Продаются артбуки по Белому Кресту

[Karasik]

http://manga-zin.net/show/2715/
http://manga-zin.net/show/1574/

---

[Atame]

Название: Любимый надоедливый блондин
Автор: Atame-sama
Фэндом: Weiss
Пейринг: Йоджи/Ая
Жанр: зарисовко с элементами жести
Рейтинг: *задумасло* ПГ-16
Права: по***ла и вернула
От автора: беты все так же нет, а персы сошли с ума.

www.diary.ru/~blackout1991/p96975470.htm#more1

@темы: Фанфики

---

Sein

[chinpunkanpun]

Название: Sein*
Автор: chinpunkanpun
Фэндом: Weiss Kreuz
Бета: сам себе семпай
Пэйринг: Айя/Оми
Рейтинг: нагло претендует на R
Жанр: ни то, ни сё, но просили романс
Предупреждения:
1) автор в глаза не видел мангу и нагло игнорит Глюкен, как следствие: ООС *вообще тут должен быть капс капса*, пафос и бред
2) отсутствие сюжета и динамики
3) извращённые фантазии по поводу прошлого и настоящего героев, так что АУ
4) употребление наркотиков (как вариант, автором? Т___Т)
Саммари: было бы гораздо проще, если бы они просто поговорили…
Статус: закончен
Дисклеймер: Коясу Такехито. Мои здесь только комплексы и перверсии. Все до единой умные мысли утырены у пары-тройки офигенных писателей
Примечание: *в немецком языке слово «sein» (быть) означает и существование, и принадлежность кому-то

дальше?

Ран живёт не ради своей личной жизни и мыслит не ради своего личного мышления. У него чувство, что он живёт и мыслит по принуждению некой семьи, для которой он сам, согласно какому-то неведомому закону, представляет формальную необходимость.
И это норма. Он – формальность, необходимая Вайсс. Вечно сдержанный и хладнокровный. Молчаливый. Такой, каким должен быть. Сплошные штампы.
А семьи-то давно уже нет.
Единственный способ не свихнуться от раздражения – сделать неприятное привычным. Привычно работать в магазине, привычно навещать сестру, привычно убивать на миссиях. Жизнь – череда обязанностей. И он должен.

Они завтракают вместе. Оми, Айя и Кен. Йоджи утром не ест вообще, он спускается вниз перед самым открытием и молча выпивает свой кофе. Потом выходит через заднюю дверь и закуривает, глядя на мусорные баки и узкую полоску неба между кирпичных стен.
Они давно уже перестали испытывать неловкость от странностей и привычек друг друга.
Завтрак проходит под жизнерадостный трёп Хидаки. А почему ему не быть весёлым? Ведь у него единственного из Вайсс, действительно, есть личная жизнь.
Цукиёно сосредоточенно листает учебник, не глядя, что ест, и жуя как попало.
- Правда, было бы здорово, если наш Омиччи всегда оставался таким же мелким и кавайным, как сейчас? - спрашивает Айю Кен.
Тот рассеянно улыбается.
Всегда - это хорошо.
И он отвечает: «Да».

Наверное, Кен – его друг. И собеседник. И хрен знает кто ещё. Но больше всё-таки друг.
Тот единственный раз, что у них был, даже нельзя назвать сексом. Так, слабая пародия на минет. Это скорее было, ну, вроде как дружеское объятие, только интимней.
Ран тогда впал в полукоматозное состояние после всех воплей «Такатори, шинееее!!!» и попыток в приступе боевого безумия покромсать катаной дорогостоящий импортный транспорт.
Он вообще мало что помнит. Только влажные прикосновения, и как Хидака сорвано шепчет: «Давай!».
«Даю», – говорит Айя и зажмуривается.
Он не хочет утешения, но не потому что не хочет его (этого хочет каждый), искать утешения – значит признать свою потребность. Значит быть выбитым на периферию собственной личности, почти вне её, и едва ли уже знать, для кого ты желаешь утешения. А значит быть не в состоянии найти его, действенное, но неистинное, потому что такого просто не существует.

* * *
Йоджи бы сильно удивился, узнав о том, что Ран Фузимия умел говорить непристойности ничуть не хуже, а может, и изобретательнее него самого. Что он шатался по злачным местам и в самом нежном возрасте, не пьянея, глушил спиртное.
Золотая молодёжь. Богема.
Сложись всё иначе, сейчас Ран уже развлекал бы себя чем-нибудь существенно крепче травы (к тому же трава - такой моветон). Может, героином. А на досуге покуривал крэк. Айя бы уже бегала по свиданиям, а через пару месяцев озаботилась покупкой противозачаточных. И вряд ли пришла за советом к старшему брату.
Но всё именно так, как есть.
От прежней жизни Фудзимии остались только вызывающий цвет волос, серьга, сестра-полутруп и чуточка порочного опыта.

Он никогда не прикасается к ней. Только приносит цветы.
Красивая бледная девочка, похожая на птицу. Айя. Сестрёнка.
Если бы она была здорова, вряд ли чувства Рана были бы теми же. Ведь его раздражают школьницы, заполняющие магазин. Их банальные интересы, навязчивое поведение и бессмысленные разговоры.
Айя. Почти неземное существо. Ангел в переплетении проводов и трубок – бабочка, запутавшаяся в паутине.
Медсестра заглядывает в палату. У неё ярко-алая помада, почти как у Манкс, и дорогой парфюм. Роза и жасмин, а вот мускуса перебор. Духи кажутся женщине невероятно изысканными.
Он морщится. Смешиваясь с больничными запахами, аромат теряет последние приятные ноты.
Айя бы тоже красила губы, хотя не так ярко. И духи он бы ей подарил. При более идиллическом сценарии.
Сейчас от неё пахнет только лекарствами.
Комплекс младшей сестры. Вот как это называется.
Хочется целовать тонкие до прозрачности пальцы. Кончиками пальцев обрисовывать дуги бровей и изгиб скул. Гладить по волосам. Дыханием согревать холодную кожу.
Никаких прикосновений. Не руками убийцы.
Он приносит цветы. Они умирают – благоухание, отдающее тлением. Их сменяют другие.
Все сколько-нибудь сильные эмоции Рана сосредоточены на этом неподвижном теле, которое, возможно, уже не является его сестрой. На остальное его просто не хватает.
Извращение? Для него естественно любить так, как умеет. Так, как удобно.
Аппарат, трубками которого она опутана, издаёт резкий звук через равные промежутки. Будто кто-то зло и монотонно матерится по ТВ.

* * *
Иногда по выходным они ужинают, почти как семья. После чего Кудо усаживается в кресло и застывает, пялясь в телек. Ни одно дело не может удержать Йоджи долго, и за несколько часов он успевает поиграть на приставке с Кеном, помочь с уроками Оми и уйти шляться по ночному Токио. Бомбеец и Сибиряк устаивают шутливую потасовку из-за пульта, а потом Хидака уламывает мальчика, и тот позволяет сделать себе массаж.
Они включают какую-то историческую мутотень, видимо, чтобы развлечь Айю.
Почему окружающие считают, что Ран просто обожает фильмы про эпоху Эдо, читает исключительно шедевры национального наследия и вообще живёт, чтобы претворить в жизнь кодекс чести самурая?
Наверное, дело в катане… Ну, точно в ней.
Фудзимия следит, как руки Кена скользят по худой спине и вздрагивающим бокам.
Он знает, что звёзды вообще-то красивые. Но они не могут ни во что вмешиваться. Они могут только смотреть. Кажется, это для них наказание за что-то. А за что – ни одна звезда уже не в силах вспомнить.
Он тоже может только смотреть. Или не только. Но дети всегда вырастают и перестают верить в сказки. Вроде фей и полётов наяву. Вроде любви.
Будет время, когда Бомбеец уйдёт вперёд, просто потому что может. В состоянии пойти дальше мира убийцы с больным прошлым и туманным будущим. Остальным Вайсс придётся смотреть, как с каждым разом его взгляд делаются всё более чужим и не узнавающим. Но это потом.
Ран встаёт и молча уходит тренироваться с мечом.

То, что Кену нравятся парни, Рану ясно уже давно. Еще до дурацкой истории с Казе он сопоставил собственные наблюдения и известную информацию, а там уж вывод напрашивался сам.
Просто Хидака понял, что Айя знает, именно после того случая.
Фудзимия иногда задаётся вопросом, почему для остальных Вайсс так важно его мнение.
И вот Кен, который упорно видит в близких людях только лучшее, несмотря на любые достоверные факты и доказательства вины, едва не на коленях приползает в комнату Рана, ожидая, видимо, сурового разноса от вечно правильного и непогрешимого Абиссинца за собственные сексуальные вкусы.
И что он получает?
Фразу:
- Я уже с полгода об этом знаю, почему именно сейчас это вдруг должно меня возмутить?
От удивления у Хидаки не слишком-то интеллектуальный вид.
- Так ты говоришь, это нормально?
- А в нашей теперешней жизни хоть что-то нормально? Хотя прятать бронежилет под футболкой и изображать Рембо – перебор.
Сибиряк медленно идёт к окну. Опирается о стену, чуть откинув голову. В свете фонаря видна только нижняя часть лица: остро выступающие под кожей желваки и стиснутые губы.
Ран не мастер импровизации: у него редко получаются прочувствованные высказывания, если не подготовить их заранее.
- Я же не Бог-отец. У меня нет права карать или миловать. Обратись за этим к Персии, если есть нужда.
Айя – совсем не тот человек, у которого нужно искать утешения.
В семнадцать лет можно позволить себе быть эгоистичной бесчувственной сволочью. Можно не заботиться об окружающих. Можно даже привыкнуть к этому и прожить так всю жизнь.
Но ему не семнадцать. И круг того, что он может себе позволить, очень мал. Он понимает все издержки существования в коллективе и знает правила работы в команде. И если для эффективной деятельности необходимо выражать сочувствие, Фудзимия это сделает.
- Послушай, ты наверняка давно определился в своих предпочтениях. Так что мнение остальных – последнее, что должно тебя волновать. Ведь выбора всё равно нет, так?
Кен молча сползает по стене и садится на пол.
Ран редко говорит что-либо, не обдумав предварительно два или три раза, а если и говорит, то остаётся страшно собой недоволен. И, конечно, он совсем не тот, у которого можно искать и найти утешение.
Он сопротивляется пристальному взгляду ближнего. Человек, даже будь он непогрешим, видит в другом только ту часть, на которую хватает его силы зрения и способа смотреть. В этой комнате нет непогрешимых или невинных. А то, что он может показать, и что может вместить взгляд, Хидаке видеть не стоит.
- Если хочешь, расскажи.
И ощущение кошмарной банальности.

* * *
Оми совсем не похож на Айю, каким тот был в его возрасте. Мальчику нужно постараться, чтобы хорошо подготовиться к занятиям. Он учит даже по ночам, а из-за миссий и работы в магазине у него не хватает времени на дополнительные курсы. Компьютеры, Интернет и множество других вещей, в которых Цукиёно действительно одарён, увы, не входят в школьную программу.
У него нет друзей, потому что они требуют внимания. Нужно встречаться, гулять или просто болтать по телефону. У Оми слишком плотный график, и дружба в него не вписывается. Он редко ходит куда-нибудь, разве что одноклассники пригласят, а он не сумеет отказаться. Мальчик не любит караоке и игровые центры, ему сложно расслабиться посреди большого скопления людей. Кажется, он ступает по канату, натянутому над самой землёй, привычно улыбаясь публике. И каждый раз, раз за разом, забывая, что канат предназначен для того, чтобы об него спотыкаться, а не идти по нему. И он спотыкается.

Абиссинец смотрит итоговый выпуск новостей. Важный, можно сказать, семейный ритуал. Если выпадает вечер, когда все собираются в гостиной, он всегда включает это. Никто его право не оспаривает. Кому, как не Айе, следить за событиями. В общем, он смотрит новости, потому что так правильно.
Бомбеец уткнулся в учебник по алгебре. Он озадачен. Время от времени качает головой – верный признак.
Кен и Кудо ожесточённо скрипят джойстиками и лениво переругиваются.
- Ты продул, Хидака! – почти экстатически вопит Балинез, и Ран недовольно морщится. Оми подскакивает, растеряно вскидывая глаза. А Сибиряк даже не вздрогнул. Впрочем, он к подобным нотам в мужских голосах привык, нэ?
- Иди лесом, Йо-тян!
- Малыш, ты скоро там? Мне просто позарез нужен спарринг-партнёр, а не девочка, - Йоджи смотрит на мальчика и не замечает нарастающей паники в глазах Кена.
- Извини, я всё никак задачу не решу. Весь последний час мучаюсь, и никак.
- Давай я посмотрю? – вымученно бормочет Хидака.
Балинезу надоедает сражаться за первенство с компьютером, и он тоже подбирается ближе.
Ран слушает краем уха, как Цукиёно читает условия вслух. Ничего архисложного, просто не совсем обычный способ решения.
Он формулирует ответ, взвешивает каждое слово, дожидается удобного момента, чтобы заговорить.
Он уже размыкает губы и вдруг понимает: беседа перескочила на другую тему. Бомбеец вдохновенно вещает о новых компонентах в составе взрывчатки и увеличении радиуса поражения.
Фудзимия переводит взгляд на экран.
Можно вмешаться сейчас и подсказать. Будет нормально. Не слишком к месту, но нормально. Можно подойти после и объяснить. Можно даже зайти к Оми в комнату.
Айя сдерживает нервную улыбку. Он будет смотреть новости. Именно это от него ждут, в конце концов.

Ран знает, для Оми очень важно мнение окружающих. Кен и Йоджи уже высказались. Да и не было у них счётов с семейством Такатори. Он другое дело. Поэтому Бомбеец желает спросить прямо и идёт к Фудзимии в комнату. Ему немного неловко, потому что старший парень продолжает лежать на постели, закинув за голову руки. Вообще-то обычно Айя даже не садится на неё в рабочей или уличной одежде, но это мальчику знать необязательно. Шнуровка на груди слегка топорщится, и Ран сдерживает желание её одёрнуть. Сегодня в магазине, когда он нагибался, переставляя ящики, футболка и вовсе сбивалась на одно плечо. В голове стучит, и за этим заполошным звуком совсем ничего не слышно. Цукиёно почти в слезах, он растерян и нуждается в поддержке и одобрении.
Айя в этот момент думает только, что Оми не расскажет Хидаке про то, как Абиссинец нарушил собственное правило и улёгся на постель в обычной одежде. Потому что просто не знает.
Фудзимии абсолютно плевать, что раньше Бомбеец был Такатори. Ему непонятно, почему тот вообразил себе, что Ран его ненавидит. Но в данный момент Цукиёно эмоционально неустойчив, он пережил потрясение и жаждет человеческого тепла, поэтому объяснения, скорее всего приведут к мелодраматической сцене со слезами и обжиманиями, Айя к этому пока не готов.
Он растерян, потому что, казалось, явно выражает своё отношение: никогда не делает мальчику замечаний, не отчитывает его за промахи и шикает на Йоджи, когда тот переходит в своих шутках грань приличия.
Он поворачивается к Оми спиной и произносит:
- Я устал, оставь меня в покое.
Он не хочет ничего менять.
Самообладание замыкает бесконечные кольца снова и снова. Он, как дерево, наращивает их количество, и время всё надёжней прячет его уязвимую сердцевину. Это так же естественно, как рост травы или смена сезонов, естественно и неизбежно.
И, как утопающий из последних сил тянется к удаляющейся поверхности, как приговорённый к пожизненному сроку надеется, что однажды в коридоре встретится главный, который скажет: «Этого не запирайте больше. Я беру его к себе», - он повторяет: «Ведь есть же Айя! Я ведь люблю Айю!»

* * *
Айя очень напыщен, ему кажется, что он весьма преуспел в добре. Потому как испытывает множество различных искушений с совершенно неведомых ему прежде сторон.
Однако, правда, похоже, в том, что его внутренние демоны решили устроить вечеринку и пригласили друзей.

Не существует ничего на сто процентов порочного и тёмного. Но разбирать оттенки не их дело. Каждый из Вайсс – Немезида с повязкой на глазах, вершащая собственную придуманную справедливость. И каждому знаком страх увидеть в противнике не тварь, не абсолютное зло – человека.
Добро в каком-то смысле безотрадно. Их добро уж точно. Зло в итоге – всего лишь излучение любого сознания в различных его проявлениях.
Ненависть, месть, искусственно наведённый фанатизм – этим они ограждают себя от реальности. Убивать, прикрываясь красивыми лозунгами, так просто.
Вайсс убивают. Кен – старательно, будто выполняет очередное спортивное упражнение. Оми – легко и естественно, как дышит. Айя – привычно и отстранённо. А Кудо забирает жизнь с улыбкой.
Однажды приняв как данность легкомысленного эгоиста Йоджи, Ран почти перестал обращать на него внимание, насколько это возможно, обитая в одном пространстве. Балинез воспринимался чем-то вроде мебели, непременного атрибута, присутствующего в жизни каждый день.
Фудзимия никогда не думал об этом. Не думал, что можно получать удовольствие от самого процесса. Что для кого-то «месть» не просто слово, не привычка, не костыли, позволяющие обманываться.
Пока не увидел, как Йоджи убивает. Нет, они делали это сотню раз. Вместе и поодиночке. Но то работа. Кудо, отнимающий жизнь из любви к искусству, в подходящем настроении, - иное.
Всё легально. Противники, действительно, твари Тьмы. Но сейчас он наслаждается. Его оружие располагает к подобному. Можно выдавливать дыхание по капле, дарить надежду, ослабляя нажим, и забирать её.
Балинез, как безумный кукольник, дёргает за нити своих марионеток. Пальцы двигаются, будто руководя невидимым оркестром. Он дирижёр с неприлично счастливым лицом.
Собственно, Абиссинец в состоянии понять подобное. Но ему неприятно, что он свидетель чего-то настолько личного.

Йоджи подавлен. Он старается быть как можно менее заметным и не попадаться на глаза.
В конце рабочего дня он нервно курит в излюбленном переулке, постукивая по стене мыском кроссовки. Плечи застывают, когда на улицу выходит Айя. Но Кудо есть Кудо, он с независимым видом засовывает руки в карманы и опирается о стену.
Почему остальные думают, что Ран считает себя вправе наказывать хоть за что-то, не относящееся к работе? Почему оставляют это право именно за ним? У него нет желания копаться в чужих проблемах, а в жизни и так хватает грязи. К тому же каждый получает удовольствие, как может, не так ли?
Фудзимия облокачивается о ту же стену. Расстояние – меньше ладони.
- Угостишь? – кивает на сигарету. Тон странный, выходит почти женственно.
Балинез распахивает глаза до европейского размера. Достаёт и сам прикуривает, наверное, так же, как знакомым женщинам. Движения отточенные и привычные. Айя забирает, касаясь пальцами пальцев.
Если не вдаваться в детали и не совращаться самоанализом, он знает, Йоджи успокаивают прикосновения. В погоне за ними он проводит свободные вечера. Наверное, его просто недообнимали в детстве.
Ран приваливается к чужому плечу и делает первую затяжку. Прикрывает глаза. Как же давно…
- Эээ, Айя?
Тот сквозь усмешку выдыхает дым.
- Чего ты от меня хочешь, Кудо? Я видел, и ты знаешь, что именно. Я должен сейчас на тебя наорать?
- Ну, ты сейчас должен замораживать меня презрительным взглядом и втирать, что правильно, а что нет.
- Вот как?
Абиссинец – одна большая фикция. Характерная роль, из которой уже вырос. Рамки давят, подняться мешает некая тяжесть: чувство застрахованности на всякий случай. Быть неподвижным мешает беспокойство, оно гонит прочь, мешает совесть (или то, что от неё осталось), бесконечно стучащее сердце, страх одиночества и желание его опровергнуть - всё это лишает покоя.
Он желает освободиться. Он несмел и нелегкомыслен. Небоязлив. Свободная жизнь не испугала бы его. Можно ли себе позволить? Можно отпустить?
- Сегодня пойдёшь? – спрашивает он после паузы, слизывая с губ горечь.
- А?
- По моим расчетам твой запас подходит к концу, отсюда и все эксцессы. Ты начал нервничать и пьёшь больше обычного, учитывая это и ещё пару деталей, получаем вывод.
Безмятежную улыбку Фудзимии можно фотографировать для брошюрок свидетелей Иеговы.
- Нет, настроение не то.
Кудо не отпирается, вероятно, вступает в силу убеждение, что Айя вроде Большого Брата и от него ничего не скрыть. Сам Ран подозревает, что Критикёр в курсе специфических привычек каждого, но пока он может держать их под контролем, изменений не будет. Это хорошо.
Человеческие союзы основаны на том, что кто-то своим сильным бытием опровергает отдельные другие, сами по себе неопровержимые жизни. Им-то приятно и утешительно, а на деле лишено правды, недолговечно.
- Я так устал, - вздыхает Абиссинец, щелчком отправляя окурок в полёт, - даже не представляешь. Зависть иногда берёт, когда вижу как ты релаксируешь. Не то, чтобы я не пробовал, но это было давно. У тебя ведь надёжный дилер? Скажешь мне, как его найти?
Балинез наконец приходит в себя.
- Айя, тебя с одной сигареты так повело? Это же бред, ты не должен…
- Не говори мне о том, что я должен! Хочешь правду? Мне плевать, как и где ты развлекаешься, пока работа остаётся на уровне. Я не собираюсь читать мораль, лезть в душу или пытаться тебя переделать, ясно?
- Я понял.
То, что нужно: безразличие с каплей откровенности. Никакого давления. Йоджи его не выносит.
Ты в безопасности, Кудо. Расслабься.

А вечером тот сообщит, что отправляется по бабам. На самом же деле нога за ногу дойдёт до ближайшего клуба и купит волшебный пакетик. Амфетамины – это вам не аспирин, их в аптеке не купишь. Да и не существует панацеи от перепадов настроения, подавленной агрессии и упадка сил.
Чтобы стать собой, Йоджи требуется совсем немного усилий и небольшой допинг. Утром он будет заботливым другом, прекрасным собеседником и душой компании. В конце концов, у каждого свои недостатки.
Хидака соберётся в тренажёрный зал, и, может быть, действительно, пойдёт туда и займётся спортом.
Оми вяло поковыряет еду в тарелке и уйдёт в свою комнату. Раньше он иногда оставался в гостиной, а ещё постоянно читал за столом на кухне, но не в последнее время.
Айя многое замечает - такова его обязанность.
Этим вечером он может отправиться на прогулку. Долго бродить по улицам под всё больше раздражающими взглядами прохожих.
Он может чувствовать себя узником, и тогда появятся печаль, слабость, болезни и бредовые мысли. Ничто не утешит его, потому что это лишь утешение. Слабое, сладковатое, как остывший чай, вызывающее головную боль, как свечной газ, утешение перед грубым фактом заключения.
Если бы кто-нибудь спросил его, чего он, собственно хочет, ответа бы не было. Потому что у него - и это одна из ужаснейших вещей – нет представления о свободе.
Свобода – лишь скользкое слово. Если бы можно было сжать его в ладони, оно бы таяло, как шоколад. Чёткая форма, обратившаяся в грязь от тепла твоего тела. Хотя всегда можно посчитать свободой возможность уйти, хлопнув дверью.

Реальность – лишь череда вероятностей. И почему в этом ряду «сейчас» должно быть более весомым, чем «возможно» и «если»? Они равноценны. По крайней мере, Абиссинец уже не видит особой разницы.
Возможно, он еще более двинутый, чем скользящий между собственными аффектами Кудо, или Кен, параноящий из-за обычных вещей, или… Ведь, как говорится, масть к масти подбирается.
Если отсутствует то, что надо делать, во время коротких передышек, когда старый план выполнен, а новый не ещё не составлен, Ран относится к реальности творчески – в рамках собственного сознания.
Сложись всё иначе, Айя бы покуривал на досуге крэк. Впрочем, Балинез втирал о необходимости иногда расслабляться. А с их работой от старости не умирают. Так стоит разок забить на своё драгоценное здоровье? Почему бы и нет.
Никто не может желать того, что ему, в конечном счёте, во вред.
Значит, Кудо подцепит сегодня какую-нибудь девицу, Кена совратит с пути истинного давний приятель, и ночевать Хидака останется у него, Оми запрётся, и только потустороннее мерцание компьютера из-под двери покажет, что он ещё не лёг. Фудзимия отправится пафосно гулять в одиночестве.
Сон, который он увидит сегодня, развёртывается перед ним, как на экране, как наяву. Ночная улица, слабо освещённая фонарём, и он сам в круге света. А потом из тени выходит человек. У него классический вид уличного дельца и раскосый очень тёмный взгляд. А ещё у него полные карманы радости для заблудших и потрёпанные ангельские крылья.

* * *
Рану начинает казаться, что ход его собственного сюжета - некая врождённая данность, его мнение в этом случае нежизненно и маловажно.
Как бы он ни хотел сохранить прежней свою жизнь, вернее, существование, ему всё так же пришлось бы убегать, ускользать из чужих рук, оставаясь победителем. Человеком, убегающим от поражений.
Никого нельзя обманывать насчёт победы, в том числе и себя.
Он закрывает за собой дверь ванной и вступает в мир вероятностей и иллюзий. Возможно, первый признак познания жизни – желание умереть. Эта жизнь кажется невыносимой, другая – недостижимой. Ты просишь, чтобы тебя перевели из старой камеры, которую ты ненавидишь, в новую, которую ещё только предстоит возненавидеть.
Но есть и другие способы.
Айя забирается в пустую ванну и закуривает. Этой комнатой на первом этаже редко пользуются, разве что вторая оказывается занята.
Затянувшись, он прислушивается к ощущению легкого жжения в груди. А потом его выдёргивает. И снова. И снова. В итоге уже непонятно делает ли он то, что делает, или только собирается, или только думает собраться. Это вроде как называют бесконечными возвращениями. Известный феномен.
Ран обнаруживает себя на дне белоснежной эмалированной долины и понимает, что нихрена это не бесконечные возвращения, это – приход.
В лёгких шевеление. Ему ясно, мотылькам нужно наружу. Он ещё в школе читал антиутопию какого-то испанца, так там для счастья каждому гражданину требовалось введение в кровь живых золотых рыбок. Но рыбки – чушь. Другое дело мотыльки.
Он выдыхает их вместе с дымом, и они порхают вокруг, роняя с крыльев пепельную пыльцу. Айя не пытается их ловить. Может быть, его тело – кокон, тонкая оболочка для чего-то красивого.

Дверь с грохотом ударяется о стену. Периферическое зрение ловит только размытое светлое пятно. Звуки, конечно, достаточно красноречивы, но Абиссинец, эмбрионом свернувшийся в своей прохладной колыбели, некоторое время соображает, что это.
Он перекидывает руку через бортик и поднимает голову.
Оми рвёт. Он сидит на корточках, упираясь ладонями в бачок, и его один за другим скручивают спазмы.
Через несколько минут Цукиёно спускает воду и идёт к раковине. Ран удобно прижимаясь животом к вогнутой стенке и упираясь подбородком в край ванной, говорит:
- Привет.
Мальчик вскрикивает от неожиданности и пятится.
- Я перекусить спустился, з-захотелось, вот. Видимо, что-то не то съел… Айя-кун?
Фудзимия улыбается. Оми не набросился с расспросами и не обеспокоился странным поведением товарища, это настораживает.
- Ты оправдываешься? Правильнее было бы сначала выяснить, что я здесь делаю. Менее подозрительно.
Большие, наивные голубые глаза расширяются. Ну-ну.
- Итак, ты пьёшь таблетки или просто заканчиваешь каждый перекус сеансом радиовещания?
- Я… всего лишь отравился! – Бомбеец лихорадочно моет руки и полощет рот.
Ран медленно выбирается, плавно перетекая из одного состояния в другое, и тихо шепчет, наклонившись к самому уху.
- Сейчас мы поднимемся в твою комнату, если я хоть что-нибудь найду…
Твоё недомогание может сказаться на деле. Нашем общем деле, ясно? Впрочем, даю тебе фору, можешь попытаться их спрятать. Вперёд.
Оми срывается с места, потом слышатся торопливые шаги вверх по лестнице.
Айя медленно поднимается следом. Он собирается выбить хлипкую дверь ударом ноги, но тут понимает, что она не заперта, более того – приоткрыта.
Темно. Монитор светится совсем слабо, а окно плотно завешено. Йоджи бы сейчас сказал что-то вроде: «Порнушку качаешь, м?». А Хидака бы усадил и поговорил по душам. Жаль, проблему решать не им.
Мальчик, ссутулившись, сидит на кровати. Полное отсутствие энергии и агрессивности удерживает от немедленного и грубого обыска.
Может, не стоило прикрывать работой личное беспокойство, но иначе Ран не умеет. А ещё он должен быть жёстким. Обязан.
Абиссинец прикрывает глаза и встряхивает головой. Уже почти нормально. Логика при нём. Его уверенность в этом бессмысленна.
- Оми, тебя что-то беспокоит? Расскажи мне.
Да ему самому весело – кто побежит к Фудзимии плакаться в жилетку? Только последний псих. Или кто-то очень наивный. Так может быть?..
Айя с усилием продолжает, говорит то, во что сам никогда не верил, но ему не привыкать:
- Мы же команда, а значит, вроде как близкие люди. Хорошо, я понимаю, почему ты не пошёл ко мне или к Кудо, хотя у вас вроде хорошие отношения. Но почему не поделился с Кеном?
Цукиёно странно булькает, и Ран успевает испугаться, что того снова вырвет, но слышит только смех. Очень мрачный смех.
- С какой стати? Он всё и заварил в итоге! Чего вы хотите? Вам нужен тот, на кого можно спихнуть все детали и технические вопросы. А потом просто игнорировать. Ты ведь так и поступаешь, Айя-кун? И тут Кен со своей дурацкой мечтой о младшем брате. Вы ведь все об этом думаете, так или иначе. Вам нужен маленький мальчик рядом. Как нечто чистое и невинное. А я не помню ничего, кроме Вайсс! Хороша невинность? – Бомбеец подаётся вперёд, стиснув край постели, - я всё ждал, ты его одёрнешь, но нет, ты выбрал именно этот момент, чтобы едва не впервые за всё время мне улыбнуться! Почему ты недоволен? Это ведь то, чего вы хотели! - Оми трясёт, у него круги под глазами, и кости выпирают даже через балахоном висящую футболку, - мне казалось, так я буду расти медленнее…
- Знаешь, что будет, если ты не остановишься? – вкрадчиво спрашивает Фудзимия, и его мозг захлёбывается потоком информации и виснет, как старый компьютер, но губы продолжают двигаться, слова плавно льются. Прекрасно, когда есть набор доведённых до автоматизма действий. – Сначала тебе кажется, всё под контролем. Потом начинаются головокружение и обмороки. Депрессия. Галлюцинации.
Айя говорит подобное? Не он ли сегодня покупал альтернативу реальности, будто пакетик леденцов?
- Какая разница, если ты станешь улыбаться мне чаще?
Это, правда, прозвучало?
Он был разделён надвое: одна часть охватывает взглядом всё, видит, что он стоит здесь, и что вода рядом, а вторая ничего не замечает, разве лишь догадывается, что первая всё видит. Он хотел пить и был отделён от источника только кустами. Но поскольку он ничего не замечал, то не мог утолить жажду.
Теперь он прямо-таки наткнулся на правду, едва не расшибив лоб.
Наверное, всё дело в том, что Цукиёно помнит себя только последние шесть лет. Наверное, поэтому он хочет иметь семью и просто быть с кем-то.
Ран делает широкий шаг и упирается ладонями по обе стороны от его бёдер. Мальчик всегда отличался сообразительностью, поэтому начинает тихонько отползать. Потому что странно суженные зрачки Абиссинца, неестественно и жутко суженные, уже нельзя объяснять ярким светом в ванной. Их вообще никак нельзя объяснить. То есть, конечно, можно, но это ведь Айя, и есть вещи, которых он никогда не сделает.
Ну да, формальности и клише. Привычка стандартно мыслить чаще всего нас и подводит.
Спина Оми упирается в стену, а Фудзимия вцепился в ноги так, что трещит ткань пижамы, и улыбается. И тянется вперёд и трётся щекой о щёку.
Прикосновение как шёпот на незнакомом языке. Такой тихий, что обычно и не услышишь. Разве только прижавшись вот так.
- Мальчик, который не хотел расти. Мальчик из страны Нетинебудет, - руки забираются под одежду и скользят по груди, ключицам, там, где косточки остро торчат на плечах. По выступающим рёбрам и впалому животу, - прости, у меня закончилась волшебная пыльца. Полёты отменяются.
- Что? – Цукиёно нервно облизывает губы.
- Правильным японским детям не читают эту сказку? Питер Пэн хорошему не научит? – Ран склоняет голову на бок, - или ты просто забыл, такое случается. – Он, не встречая сопротивления, снимает с Бомбейца футболку и утыкается в шею – улыбающиеся губы прямо к коже. - Значит, шутка с напёрстком не в зачёт, а жаль, - Айя устраивает голову на чужом плече, стискивая коленями вздрагивающие бока.
- Айя-кун, что ты делаешь?
Похоже, сегодня государственный праздник глупых вопросов. Может, ещё спросит, не гей ли он? Кен был бы рад.
- Люблю тебя, конечно. Только спина скоро затечёт.
Оми умеет целоваться. Почти. Труды покойной Оки-чан не прошли даром. Робкое прикосновение языка, и Фудзимия размыкает губы. Мягко перехватывает инициативу, гладит, показывает, как лучше.
Мальчик цепляется за верх штанов и выглядит жутко напуганным, когда Абиссинец пытается их стянуть. Ничего, можно и так. Ран прикасается через ткань. Никакого напора.
Это не секс, какая пошлость, это… чувственная любовь. Такой вот переслащённый эвфемизм. Чувственная любовь, которая скрывает небесную. Именно потому скрывает, что содержит в себе, иначе бы не смогла. Чем же ещё может заниматься обдолбанный наёмный убийца со своим младшим коллегой? Только, мать её, любовью. Небесного оттенка, ага.
В семнадцать можно быть весёлым. Непонимающим. Бессердечным. Но трудно не реагировать на явные физические провокации. Так что долго Цукиёно не продержится. Минут через десять идея снять остальную одежду кажется ему самой великолепной вещью на свете. Айя слизывает испарину с живота, уже беспрепятственно гладит нежную кожу. О да, у него достаточно развращённое воображение, и к закономерному завершению ведёт множество путей, но…
Он не собирается совать в Оми пальцы. И ничего другого тоже. По крайней мере, не сегодня.
Потому что больно. И речь тут не о физиологии, и, в конечном счёте, даже не о Бомбейце.
Фудзимии больно. Ощущения зашкаливают, чувств столько, что хочется просто встать и уйти. Забиться в какой-нибудь угол, переждать, хорошенько обдумать, а потом обдумать ещё раз.
Кожа ладоней чуть огрубела от тренировок, и прикосновение не кажется Рану настолько шокирующим. Он водит рукой вверх-вниз, а его улыбка ободряет и дарит уверенность. И нет обладания, только бытие, только жаждущее последнего вздоха, жаждущее задохнуться бытие.
В темноте, потому что компьютер перешел в энергосберегающий режим, Цукиёно, как слепой, водит ладонями по лицу Айи.
Очень удобно приказывать, когда то, чего требуешь, и есть желание исполнителя.
- Я нормально. Спи, поговорим завтра.

* * *
Мрачный Абиссинец не то зрелище, которого желаешь, просыпаясь утром. Особенно если из одежды на тебе только задравшаяся футболка, а перекрученное одеяло сбилось в комок в районе живота. Естественно, Оми смущён и слегка напуган.
- Ну, и где они?
Мальчик отводит глаза со вздохом:
- В сумке.
Пока Ран, стоя спиной, перетряхивает сумку, он спешно расправляет одеяло.
- Это все?
- Да.
- Хорошо. Теперь поешь.
Бомбеец разглядывает поднос на коленях. Тарелка полна на треть. Он и не думает спорить, послушно глотая бульон.
Айя складывает находки в карман и забирает посуду.
- Спасибо, - говорит Цукиёно, и его охватывает предчувствие. Чего-то мерзкого и стыдного. Того, что именно Фудзимия точно не должен видеть. Оми рвёт прямо на покрывало.
Ран абсолютно невозмутимо берёт поднос одной рукой и, почти не глядя, собирает одеяло.
- Всё нормально, ляжешь в моей комнате, я позвоню в школу и скажу, что ты не придёшь.

Человек не может жить без постоянного доверия к чему-то нерушимому в себе, причём и это нерушимое, и это доверие могут долго оставаться для него скрыты. В плане умения игнорировать очевидные вещи, Абиссинец – виртуоз, и небо его свидетель. Но стоит только впустить в себя чувства, как они уже требуют к себе доверия.
Он упирается плечом в косяк, остановившись в дверях, и молча разглядывает Бомбейца. Тот откинулся на подушки и смотрит в окно.
- Нэ, Айя-кун, я ведь вряд ли вырасту намного больше, чем я сейчас? Я всё-таки японец, да и наследственность… - шепчет мальчик, не поворачиваясь. Ему не придётся взвалить вину на себя, он сможет стремиться вперёд в почти невинном молчании, в мире уже омрачённом до его прихода другими.
- Даже если станешь ростом с Кудо, пока ты остаёшься собой – остальное неважно.
Фудзимия садится на край кровати и с улыбкой смотрит в оживлённые голубые глаза: словно у ребенка, смотрящего на фейерверки. Он почти забыл, как оно бывает. У поцелуя вкус зубной пасты, и это так трогательно, что почти грустно. Чуть больше, чем соприкосновение губ, чуть меньше, чем могло бы случиться в переполненной ярким светом комнате. И вроде после вчерашнего можно не тушеваться, но Ран предельно осторожен, с трудом проглотив вставшую поперёк горла нежность. Он делает из своей нужды добродетель. Он умеет.
- Честно?
- Ты же знаешь, я никогда не лгу.

@темы: фанфики

---

Аю хотят все.

[Atame]

Название: Аю хотят все.
Автор: Atame-sama
Беты нет
Рейтинг: ПГ-13
Жанр: флафф, романс, помешательство
Пейринг: Йоджи/Ая
Права: по***ла и вернула
Саммари: Аю хотят все. Но достанется он только одному.

www.diary.ru/~blackout1991/p96261950.htm#more1

@темы: Фанфики

---

Смотреть

[chinpunkanpun]

Название: Смотреть
Автор: chinpunkanpun
Фэндом: Weiss Kreuz
Бета: сам себе семпай
Пэйринг: Йоджи/Оми
Рейтинг: R
Жанр: романс
Предупреждения: написано по первому сезону аниме, ООС и панический бред
Саммари: заказ был такой: «Йоджи/Оми, формальное принуждение, hurt-comfort, связывание леской, любовь и хэппи-энд»
Статус: закончен
Дисклеймер: аниме наверняка чьё-то

смотреть дальше

Оми.
Смотреть. Смотреть на мелкий дождь, разбивающийся о тонкий лёд. Смотреть на раздавленную крысу у края дороги. Смотреть на жёлто-красные деревья.
Дышать. Медленно так.
Считать, рассчитывая дыхание. До четырёх – на вдох, до трёх – на выдох.
Не слушать. Потому что ещё пара фраз: «Эй, Оми, ты, правда, думаешь, что мне идёт это пальто?» или «Оми, тебе не надо надевать эти джинсы – у тебя в них ноги коротковаты, ну, между нами, я в этих вещах разбираюсь» или «Оми, я так рад, что нам удалось выбраться вдвоём куда-то – мы совсем не общаемся в последнее время» или…
- Оми, подожди…
Они останавливаются уже возле машины. Напротив – большая витрина. Мальчик кладёт покупки на заднее сиденье. Его спутник рассеянно шарит по карманам, доставая пачку сигарет. Вытягивает одну, прикуривает и всё это время не сводит глаз со своего отражения. Высокая стройная фигура в серебристом пальто чуть ниже колен. Вьющиеся светлые волосы путаются с искусственным мехом воротника.
Парень затягивается и красиво откидывает голову, чуть улыбаясь. По-особенному. И уголки губ чуть дрожат.
- Оми, мы так редко разговариваем в последнее время… У тебя что-то стряслось?
Ему не нравится, никогда не нравилось собственное имя. Балинез почему-то считает необходимым постоянно повторять его.
Мягко улыбнуться в ответ. Несложно. Он привык улыбаться так, как нравится Йоджи. Так, чтобы этот придурок думал, будто у него всё хорошо.
- Всё нормально, правда, – с голосом чуть сложнее. Никакой сухости, больше эмоций, немного извиняющиеся интонации. – Просто работать много приходится. Ты же знаешь.
Холодный воздух. Болят глаза. Много людей. А покурить в машине Кудо, разумеется, не может – ловит взгляды проходящих мимо девиц, улыбается им, всем вместе, ни одной в отдельности. Оми ждёт.
- Оми, тебе, правда, нравится новое пальто?
Непонимающий взгляд, брови вверх, чуть прикусить губу, словно что-то формулируешь. И медленно сосчитать до десяти.
- Конечно, Йоджи. Ты же знаешь, оно шикарное. Да ни одна девчонка мимо пройти не сможет!
«Мне не нравилось и предыдущее, но в этом ты выглядишь как блядь. Высокооплачиваемая, если угодно. Ты как, по улицам не боишься без лески ходить? Ну, знаешь, кретинов полно. Затащат в подворотню и…»
Кудо доволен – улыбается. Закидывает окурок в мусорку.
- Оми, с тобой хорошо. Нет, я всех наших ребят люблю. Но ни с одним душевно не поговоришь. Айе просто дела ни до кого нет. Кен скажет то, что мне надо услышать. А с тобой хорошо так, спокойно. Поехали? Всё ведь купили?
- Ты езжай. Я пройдусь немного. Захотелось вдруг.
- О, отличная идея, я с тобой.
- Нет, Йоджи, - он продолжает улыбаться. Даже мягче, беспечнее. – Не надо, езжай. Я хочу подумать.
- Что-то случилось всё-таки, да? Я ведь чувствовал… Знаешь, у меня есть такое – ну чувствую я, когда близкому человеку плохо.
- Ничего не случилось. Всё будет хорошо. Я просто ненавижу этот город.
И уйти, пока Кудо не успел начать новую реплику. Оми и так знает всё, что тот может ему сказать.

Йоджи.
Дрянь. Мелкая лицемерная дрянь.
Йоджи старается дышать медленно и спокойно.
Можно догнать Оми. Можно крикнуть что-нибудь. Можно ещё поговорить вечером, дома. Он сидит в машине. Тупая боль стучится в правый висок. Остаться было правильно. Он это знает. Он знает многое. Он только не знает, как говорить с Бомбейцем, когда тот серьёзен или зол, только и всего.
Он закрывает глаза, глубоко вздыхает и заставляет себя улыбнуться.
В детстве на Новый год мама разрешала ему делать всё, что он пожелает. У кого спросить разрешения придушить Оми – Кудо не знает. Спросил бы.

Оми.
Он когда-то читал, что к городу надо привыкать, как к новой одежде. Недолго, несколько дней. Он читал об этом в хорошей книге – он вообще любил читать и любил хорошие книги с плохим концом. Он читал и улыбался про себя. В этом городе он родился и вырос. Этот город был ему чужим. Оми привык, и тот перестал его напрягать. Просто иногда эмоции зашкаливали и выходили из-под контроля. Как сейчас.
Ему трудно дышать, а он зачем-то вспоминает ту самую книгу: слишком яркую обложку, мягкую, глянцевую, приятную на ощупь, желтоватые страницы и ту самую строчку: «К новому городу тело привыкает, как к новой одежде, не сразу».
Ему трудно дышать, и кругом – люди. Много людей. Давят. Он странно петляет – только бы выбраться быстрее, только бы его не трогали, только бы не прикасались.
Почему в толпе все так уродливы? Почему столько неприятных запахов?
Неужели этих людей, вот таких, кто-то любит и ждёт?
Передёргивает от омерзения. Хочется кричать, ещё больше – врезать любому, кто заденет хоть рукавом.
Справа дома расступаются, морщиной убегает вглубь города узкая улица. Оми прибавляет шагу и сворачивает. Здесь становится чуть легче – здесь он один. А то, что шатает немного – ерунда, пройдёт.
Темнеет. Фонари горят через один, луж не видно, и не знаешь – поскользнёшься или зачерпнёшь ботинком воду.
Не стоило, наверное, говорить всего этого Балинезу.
Оми хмурится и снова сворачивает. Он плохо знает этот район. Не очень чётко представляет, где находится. Неважно, к чёрту. Болит спина. Он прислоняется к стене, чувствует лопатками, сквозь куртку, холодный мокрый кирпич и смотрит вверх. Звёзд нет. Там, наверху, вместо неба, тёмное грязное марево. Оно вязкое и будто куда-то движется, словно огромный слизень. И мальчик думает – что будет с небом, когда эта тварь уползёт. Может, его не станет?..
Боль не проходит, усиливается. Оми кажется, в нём что-то сломалось и лезет теперь наружу острым ржавым медным штырём, таща за собой лопатки обрывая волокна мышц, вспарывая кожу. Ему кажется, он это слышит. Ему кажется – ещё чуть, и тишину разобьёт почти жалобный скрежет металла, вышедшего наружу и натолкнувшегося на стену.
Цукиёно закрывает глаза. На внутренней стороне век – Йоджи, он ищет сигареты в карманах и закуривает. У него неимоверно красивые пальцы, красивые руки, красивые жесты, красивая фигура и красивые глаза. Вот только сам он ни хера не красивый.
Холодно и ветер. На глаза наворачиваются слёзы, и Оми плачет. Неожиданно для самого себя.

Йоджи.
Возвращаясь из клуба, Йоджи зол на себя – он возвращается рано. Заново прокручивает в голове вечер. Снова. Ещё раз. Неужели взаправду ушёл только из-за того, что ту девицу зовут Аска?
Чуть дрожат руки. Фонарь у дома перегорел, потому с замком приходиться повозиться. Наконец ключ мягко поворачивается трижды. Кудо закрывает за собой дверь и поднимается на второй этаж. Тянется рукой к выключателю. Щелчок. Света нет. Он ругается в темноту и идёт в свою комнату.
В окне на кухне луна, круглая и жёлтая, как масло. За столом сидит Оми. Не шевелится, только плечи часто поднимаются и опускаются.
Они не разговаривают седьмой день. Для обоих это в новинку. Обычно после ссор Цукиёно извиняется первым – умеет это делать, находит нужные слова. Те, от которых Йоджи становится легче, и он вдруг выговаривает всё то, о чём клялся себе молчать. Кричит, что переживает, что хочет помочь, но не знает, как. Что чувствует себя бесполезным. Потом удавкой захлёстывает стыд. Потом.
В этот раз всё пошло почему-то иначе. Мальчик вернулся поздно, злым и тихим. Отказался от ужина и ушёл в свою комнату. А утром из-за чего-то наехал на Йоджи. Тот то ли комп забыл выключить, то ли, наоборот, выключил и прервал какую-то загрузку. Точно Кудо не помнил. Он помнил только Бомбейца – было солнечно, и его волосы отливали золотым, как берёзовые листья осенью.
Кен пробовал их помирить. Кажется, Цукиёно его послал. Кажется, тогда Хидака просил помощи у Айи. Кажется, Айя тоже его послал: пока на миссиях нет проблем, всё нормально.
Тогда Йоджи подошёл сам. Оми молча выслушал весь сбивчивый бред, в который превратилась заготовленная речь, и заявил, что не обиделся. Это была единственная фраза, адресованная Кудо за всю неделю.

Его чуть ведёт, и Балинез опирается о дверной косяк. Бомбеец не оборачивается. Тихое урчание холодильника. Пол будто подрагивает в такт. Окна за последнюю неделю никто из них так и не взялся мыть. Кудо чему-то широко улыбается и делает шаг вперёд. Луна на секунду становится ближе.
Он кладёт руки Оми на плечи. Цукиёно не вздрагивает, ничего не говорит, не удивляется. Поднимает голову со сложенных рук, поворачивается и смотрит на парня. Недолго. И снова – в окно, на луну, так удачно повисшую напротив.
Кажется, мальчик дрожит, а его глаза будто из жидкого стекла, которое чуть – и расплещется по лицу. Йоджи слегка сжимает пальцы и ведёт от шеи к плечам. Возвращается. Кожа под ладонями становится теплее, и Бомбеец тянется за движениями, продлевая их.
Кудо наклоняется и обнимает. Чувствует, как захлёбывается ударами сердце Оми, как он медленно расслабляется. Балинез улыбается и опускает голову ему на плечо. Почему-то этого очень хочется. Почему-то это кажется простым и ясным, разумеющимся с самого начала. Почему-то очень хочется тепла. Из-за полнолуния, наверное.
Йоджи вздыхает – в шею. Он столько всего хочет сказать. Ему кажется, что слова жужжащим роем окутывают их. Ему кажется – только открой рот, и они сложатся в верной последовательности. И он всё расскажет: как всё валилось из рук, как умудрился даже на Кена сорваться. Как сейчас, в эти минуты, с ним творится что-то непонятное. Что ему горько, одиноко и почти страшно. За себя, за них всех, а за Оми особенно. Что чертовски хочется быть ближе, но он знает лишь один способ.
Молчит. Тогда вместо слов в голову лезут ненужные мысли.
Они ненормальны. Все четверо. Они больны. Существуют в прошлом, прячутся в прошлом так просто и так самозабвенно, как летом ныряют в тёплое море. Дышат прошлым. Но каждый считает необходимым продемонстрировать, что они живы, что не умерли тогда.
Они стараются изо всех сил, и каждый день превращается в домашний театр.
Оми играет в семью. Будто они четверо не чужие друг другу, будто место, где они живут, – самый что ни на есть всамделишный дом. Остальные ему не мешают, подыгрывают. А мальчик искренне рад, когда им удаётся собраться за столом во время ужина и трепаться о чём-нибудь ерундовом, как это бывает в нормальных домах.
Айя корчит из себя бесстрастного посланника Справедливости – именно так, с большой буквы. Его не волнует никто и ничто. Ему важно одно – спасти всех, кого только можно, наказать каждого, кто того заслуживает. Порой Йоджи кажется, парень однажды выйдет на улицу и крикнет на весь квартал: «Эй, вам не требуется помощь?» И прибавит уже еле слышно, шёпотом, или вовсе про себя: «А то мне очень нужно. Хоть кого-нибудь спасти».
Кен возится с пацанами из соседних дворов. Собрал футбольную команду из шпаны. И хрен его знает, что Хидака говорил этим детям, но они теперь в нём души не чают. Чуть не ревут, если грозит запретить играть со всеми. Обсуждают какие-то матчи, рисуют схемы и толкутся каждый вечер у магазина, ожидая конца рабочего дня.
А он, Йоджи, просто пытается чувствовать. Чувствовать настоящее, чувствовать время, чувствовать, что живёт. Это лучше всего получается, когда гонишь по трассе, выжимая по максимуму, или пьёшь, или сигаешь с парашютом, или трахаешь самую симпатичную девчонку в клубе.
Они стараются изо всех сил.

Кудо дышит Оми в шею. Тот дёргает плечом – щекотно. И совершенно не сопротивляется, когда Йоджи поворачивает его и целует.
Включается свет, и Балинез мельком видит их общее отражение в окне. Потом мальчик отстраняется, встаёт и включает чайник.
На лестнице уверенные шаги Кена.
Следующие несколько часов они сидят на кухне. Хидака рассказывает о поездке за город со своей ребятнёй. Они пьют чай с пирожными, шутят и смеются – всё так, как любит Цукиёно.
Уходя спать, он прощается не только с Кеном, но и с Йоджи, персонально, обращаясь по имени, устало улыбается и, проходя мимо, касается руки.
Неделя закончилась.

Оми.
Болят ноги, саднят разбитые коленки. Он бежит, не оглядываясь, петляет по улочкам незнакомого города, прячется, меняет направление, сливается с толпой. Не помогает. Он постоянно чувствует своего преследователя. Чуть дальше, чуть ближе – это кажется какой-то игрой. Вот только если тебя догонят, всё будет слишком реально.
Начинается дождь. В этом городе пахнет рыбой и шерстью. В этом городе много голубей, мёрзнущих, мокрых и грязных. В этом городе он совсем один.
Тот, что следует за ним, на какое-то время отстаёт.
Оми останавливается, приседает за полусгнившими ящиками в подворотне, приваливается к стене и тут же слышит в нескольких шагах дыхание, спокойное, может, чуть учащённое. Дыхание абсолютно не уставшего человека.
Цукиёно срывается с места. Вылетает на дорогу. Резкая боль – подворачивается нога, и невозможно двинуться с места. Он слышит визг тормозов и видит слепящие фары. Стекло на одной из них, на правой, треснуло.
Его дёргает вверх. Уплывают вниз дорога, несущийся грузовик, дома и деревья. Он будто был на дне, оттолкнулся и сейчас окажется на поверхности. Он чувствует что-то мягкое под щекой, горячие руки, сомкнутые на спине, успокаивающий шёпот в висок, тёплое дыхание.
Оми всё ещё дрожит, когда отстраняется от Йоджи. Тот улыбается:
- Шёл мимо твоей комнаты. А ты… Кошмар приснился?
Мальчик краснеет.
- Да не парься! Всем нам такое снится… - Кудо ищет нужное слово и не находит. – В общем, никому не пожелаешь. Разве что ублюдкам каким.
Бомбеец кивает.

Йоджи.
Йоджи всегда думал, что любить – легко. Точнее, он даже не думал – он просто любил, и его любили в ответ. Это было правильно, естественно и просто. Не любить он, наверное, не умел.
Любя, он играл – в кого-то, кем бы мог стать, но всё, увы, сложилось иначе. Любя, он был не один. И отдавал всё, лишь бы чувствовать это неодиночество. Он заботился, говорил кучу комплиментов, которые забывал в ту же минуту, чтобы придумать новые. Прикасался к чьей-то жизни, вливался в неё, становился частью, дышал человеком, который ему позволял.
Теперь Балинез дышит Оми. От него болит голова и ощутимо мутит. Похоже на ощущение, когда впервые выезжаешь за город после долгого перерыва. О том, что это ещё похоже на похмелье, он не думает. Зато думает иногда, может, Персии тогда стоило спасти за компанию с Цукиёно какого-нибудь ребёнка – тогда Бомбеец не был бы таким странным?
В последнее время Йоджи начинает казаться, что он не умеет ухаживать. Последние недели делают его чертовски неуверенным в себе. Мальчик не любит всё то, от чего млели девушки. Не любит, когда его часто касаются, – отстраняется, злится, иногда разворачивается и уходит. Не любит, когда парень пытается сказать ему что-то приятное, – в ответ огрызается и язвит. Не любит, когда Кудо о нём заботится, – напрягается и кричит: «Я в состоянии позаботиться о себе сам!» Оба знают – это неправда.
В последние дни Йоджи не ездит в клубы. Он просто ездит по городу, иногда кругами, не выбирая заранее маршрута. Ему нравится ветер, который врывается в окно и путается в волосах. Ему нравится запах ночных безлюдных улиц. Нравится находить маленькие бары, где можно выпить в тишине и не напороться на знакомых. Ему многое нравится – он умеет получать удовольствие от жизни. Ему нравится жить. А ещё – нравится Оми.
Не надо закрывать глаза, чтобы представить, как тот выглядит. Он помнит его всегда, всего, вплоть до любого незначительного жеста. Он знает, какое у него лицо, когда он убивает, моет посуду, просыпается, плачет. Он знает, что Цукиёно любит, а что терпеть не может. Сам Балинез входит, пожалуй, во вторую категорию. Он в этом почти уверен, и ему даже немного любопытно, почему Оми позволяет быть рядом с собой, таскать в кино, почему сидит рядом в кафе и всегда отвечает на поцелуи.
Ночные поездки нужны Кудо, чтобы расслабиться. Когда гонишь с такой скоростью, вышибает мысли из головы, почти все воспоминания: как пахнет мальчик, какие у него волосы, какая кожа, как сбивается дыхание.
Ночные поездки нужны Кудо, чтобы утром всё было, как раньше, чтобы после закрытия магазина хватило сил тащить Бомбейца куда-нибудь. Куда? Разве имеет значение? Поначалу у Цукиёно были какие-то скучные предложения: он хотел в парк или на окраину города в клоповник, где показывали старый сопливый бабский фильм. Йоджи это умиляло. Умиляло неумение Оми целоваться, и Кудо учил его всему, что любит сам.

Оми.
Оми не думает о Йоджи как о любимом человеке или как о своём парне. Оми вообще старается не думать о Йоджи. Не получается – Балинез всегда рядом. Смотрит на него во время завтрака – просто смотрит, запоминая лицо, каждую черту, каждое выражение, каждый жест. Касается его – когда передаёт что-то, когда проходит мимо.
Оми старается не думать. Он не знает, кто они друг другу. И его устраивает, пока остаётся какая-то недосказанность – вместе с ней остаётся и чувство, что можно отмотать назад эту глупую историю, что всё как прежде, что в его жизни не происходит ничего особенного.
Кен радуется их примирению и считает, будто они стали друг к другу ближе. Не косится обеспокоенно, чаще смеётся и называет лучшими друзьями. Айя молчит, наверное, опять думает, что всё нормально, пока на миссиях нет проблем. Остальное его не касается.
Оми и Йоджи часто куда-то ходят вместе: развозят заказы, ходят за продуктами, в кино и на выставки.
Чаще всего Цукиёно злит это. Кудо шумный и эгоистичный, любит привлекать к себе внимание, ещё больше – привлекать внимание к своему спутнику.
Балинез эмоциональный. Очень эмоциональный. Он очень эмоциональный наружу – кажется, у него нет ни одного чувства внутри, в глубине, втайне от всех. Раз за разом – каждый день, каждый час – он обрушивает на Цукиёно массу ощущений, и тот не знает, что с ними делать. Он задыхается, захлёбывается от такого избытка. Он им оглушён и ослеплён. Он не понимает – зачем. Не понимает, как чувства могут быть такими чистыми яркими и незамысловатыми. Не понимает – неужели Йоджи не может их тратить на кого-то другого.
Вслух Оми этого не говорит.
Иногда мальчику снится, что он с кем-то встречается. На утро он не может вспомнить деталей. Не помнит, с парнем или девушкой. Не помнит фигуры, лица, голоса, запаха – ничего. Но просыпается всегда очень счастливым. Во сне нет той насыщенности, которая теперь в каждом его дне. Во сне всё очень тихо и спокойно. Цукиёно мечтает, чтобы в жизни было так же. Он знает – однажды так и будет. Нескоро, когда он уйдёт из Вайсс и успеет забыть миссии.
Но пока у него Йоджи.
Мальчик любит гулять, фотографировать небо и смотреть драмы в маленьких кинотеатрах. Балинез не понимает, зачем идти пешком, когда есть машина – ему нравится скорость. Он не видит смысла в фотографиях, которые отличаются друг от друга лишь ракурсом и оттенками тона. Кудо скучает на драмах – и они смотрят комедии и боевики. А ещё они постоянно целуются. Начиная с того дня.

Оми не высыпается уже несколько ночей кряду – возится с одной программой. Он спускается вниз на полчаса позже положенного и думает, как бы отпроситься у Айи и поспать ещё хотя бы пару часов. В магазине Фудзимии не оказывается. Кена тоже нет. Только Йоджи. Высокий, весёлый, в своём забавном фартуке, и светлые пряди привычно выбиваются из хвоста. Он улыбается какой-то девице и рассказывает ей про каттлеи. А потом оборачивается и, так же улыбаясь Цукиёно, посылает того зачем-то в подсобку.
Уже взобравшись на стремянку, Бомбеец понимает – он прослушал, что именно нужно принести. Пальцы скользят по пыльным коробкам, вычерчивая иероглифы, а губы шевелятся. Ему самому интересно, что он напишет.
Оми не пугается, когда его обнимают сзади.
- Йоджи, у тебя покупательница, наверное. Иди к ней, а?
В голове пусто, и мальчик с трудом подыскивает нужные слова, медленно, словно вспоминая их заново, после того, как пальцы вычертят нужные линии.
- Она ушла.
Они стоят какое-то время вот так. Оми тепло и уютно. Он прижимается спиной к чужой груди, ничуть не боясь упасть. Лестница неустойчивая, но Кудо его удержит, что бы ни случилось. У него сильные руки. Даже странно – как у человека с такими плавными движениями и мягкими чертами лица, могут быть настолько сильные руки.
Наверное, Цукиёно слишком задумался – он не помнит, как оказался внизу, прижатый к стене коробок, а Йоджи всё так же близко, держит его, переплетает пальцы с пальцами, наклоняется и целует в щёку. Тонкие, чуть обветренные губы. От Балинеза пахнет нагретой древесиной и сладкой родниковой водой.
Интересно, откуда мальчик взял, что у воды есть аромат?
Губы Кудо шевелятся. Он говорит.
Бомбеец чуть подаётся вперёд и пытается понять хоть слово.
- …не знаю, как иначе, понимаешь?
Не понимает, но подумать об этом не успевает – глаза Йоджи чуть расплываются, они слишком близко, и Оми позволяет целовать себя.
Никто и никогда не был так близко. Кажется, ему это не очень нравится. Он подумает об этом позже. Когда его отпустят, он пойдёт и выспится.

Йоджи.
Йоджи доволен собой. Да что там, он собой почти гордится.
В последние дни Оми выглядит спокойным. Часто улыбается и уже почти не дёргается, если положить руку ему на плечо при всех. Однажды он, чуть запинаясь, просит разбудить себя утром – и Кудо почти счастлив.
Парень делает всё, от него зависящее, чтобы создать видимость. Видимость того, чего ещё пока нет, но непременно будет, он знает. Ему кажется это правильным. Ему кажется, тогда Цукиёно однажды просто некуда будет деться.
Айя молчит. Он молчит, даже когда видит Оми, уснувшего на руках Йоджи. Фудзимия только смотрит оценивающе и делает вывод. Такой вывод, который нравится Балинезу.
Кен случайно видит, как они целуются. Бомбеец об этом не знает, Кудо считает, ему не за чем знать.
Его чуть напрягает Ока-чан. У девушки на Цукиёно планы. Но она слишком напористая, слишком инициативная. Йоджи уже знает, что это пугает мальчика. Сам он научился создавать иллюзию, будто Оми свободен, будто в их жизни ничего не меняется. Они просто часто бывают вместе. Они просто нашли способ приятно проводить время.
Балинезу смешно и грустно от всех расчётов, от необходимости планировать, предвидеть, не вспугнуть. Он не знает, что будет, когда он сорвётся.
Но это случится нескоро, однажды. Или не случится вовсе – если он найдёт способ объяснить Оми, что их отношения давно не игра.
Пока он старается не думать о будущем больше, чем нужно. В конце концов, случайные смерти на миссиях ещё никто не отменял.
А потом всё меняется.

Оми.
Йоджи добрый. Очень добрый. Добрее их всех. Он умеет понять, умеет выслушать, умеет посочувствовать и помочь. Последнее у него получается лучше всего, будто он от этого ловит какой-то кайф.
Йоджи заботливый. Ему нравится опекать. Правда, нечасто доводится. Поэтому с тех пор, как он много времени проводит с Оми, Кудо отрывается по полной.
Йоджи весёлый и искренний. У него своеобразные понятия о справедливости и чести, но он неуклонно им следует. Он шипит, затягивая леску на горле очередной жертвы: «Вы заплатите за то, что заставили девушку плакать», - и ни минуты не думает о барышне, которая придёт в себя в загородном доме в компании четырёх трупов.
Йоджи сильный. И Цукиёно очень нравятся его руки, мягкие, ухоженные. Иногда кажется – Кудо мог бы справляться на миссиях и без оружия. Мальчику немного страшно каждый раз, когда Балинез его обнимает. Интересно, примерно то же чувствуют люди, заводя дома тигра или питона? Ручную зверушку, которая с лёгкостью может однажды убить. Бомбеец не знает ответа. Подобные оригиналы не заходят в их магазин.

Йоджи.
Руки холодные и чуть дрожат. Ему кажется, здесь, в этой комнате, гроза. Кажется, он видит, как потолок заволокло тучами, и пахнет озоном, а в глазах Бомбейца отражаются молнии. Может, у Йоджи лихорадка?..
Почему ему так холодно?
Кожа мальчика тёплая. Очень. И они оба давно молчат. В комнате почти ни звука. Только дыхание и едва слышный треск невидимых молний.
Йоджи касается кончиками пальцев щеки Оми, ведёт вдоль подбородка. Заставляет откинуть голову, спускается к ключицам. Всё медленно, очень медленно. Будто воздух вязкий, и каждое движение – через силу, с трудом.
Цукиёно подчиняется. Уже – подчиняется. Только смотрит долго и странно. Молчит. И вид у него очень серьёзный и взрослый.
Кудо склоняется над распятым телом и повторяет губами движения руки. Щека, подбородок, шея, ключица. Ему кажется, губы у него тоже холодные.

Для обоих это похоже на абсурд, на спектакль, на сон. Ни одно из этих слов не приходит на ум. Просто ожидают момента, когда реальность будет разбита. Оми – что Йоджи рассмеётся и обернёт всё в шутку. Йоджи – что Оми снова скажет нечто, и это нечто заставит исчезнуть то неназванное, пока ещё сдерживающее его.
«Разве сложно? Как сегодня днём. Ну же, маленький. Или тебе больше не хочется рассказывать про то, как однажды ты полюбишь и будешь счастлив? Почему ты молчишь? Если я, и правда, неважен, то неважны и слова, сказанные мне, да и это всё тоже никакого значения не имеет».
Но Цукиёно молчит, и Балинез, продолжая целовать, расстёгивает его рубашку.
Кудо очень заботливый. Даже сейчас. Он пьян, но помнит, что леска может поранить. Он не хочет сделать Оми слишком больно, поэтому мальчик связан поверх одежды. Он не хочет, чтобы было больно из-за его оружия. Он всё сделает сам.
Оми.
Главное – ни звука. И он выравнивает дыхание. Сам виноват. Дал возможность думать, что с ним можно так. Крепче сжимает губы.

Он помнит, как однажды они проснулись вместе. Кажется, Оми снова мучили кошмары, и Йоджи остался с ним – мальчик заснул, прижимая к щеке его ладонь.
Проснулся Цукиёно первым. Парень лежал всё в той же позе и по-детски сопел во сне. Бомбеец чувствовал его тепло и очень любил в то утро.
Наверное, Йоджи прикидывался тогда и прекрасно чувствовал прикосновения. С того утра Цукиёно стал меньше бывать с Балинезом и старался донести до него простую мысль – между ними нет ничего серьёзного.

Оми крепче сжимает губы и слегка закусывает их изнутри. Главное не думать о том, что будет после. Или наоборот? Наоборот, думать, представляя, что он сделает с Кудо, когда тот его развяжет? Двинет по роже? Перестанет замечать? Всегда казалось: Йоджи простой, на него легко давить, вызывая нужную реакцию. Почему Цукиёно так промахнулся в этот раз? Перегнул палку?
От Балинеза пахнет спиртным. Он небрит, и щетина царапает кожу. Его движения не становится быстрее. Оба знают, в доме только они. Оба знают – это действительность, поэтому внезапно не вернутся ни Айя, ни Кен.
Парень молчит. Бомбеец так радовался, когда смог втолковать Кудо, что бесконечный трёп и непрерывные прикосновения утомляют и раздражают. Сейчас Оми страшно. В комнате горит лишь лампа на столе. И вид у Йоджи странный. Сумасшедший. Дикий. Можно сравнить его только с какой-нибудь дикой кошкой. Дурацкая метафора. Мальчик мотает головой по привычке, чтобы переключиться на другое, Йоджи ловит его за подбородок:
- Не отвлекайся, малыш. Думай обо мне.
Йоджи.
Больше всего бесит то, что Оми молчит и не вырывается. Приоткрывает рот при поцелуях. Никак не реагирует, даже когда Йоджи прикусывает его губу. Только выжидает и медленным движением слизывает выступившую кровь. Смотрит прямо в глаза. Разве что не усмехается. Наблюдает, мать его. Естествоиспытатель.
Кудо кажется, что последнее время на нём ставили кретинский опыт, цель которого ясна исключительно Бомбейцу. Мальчик был то мягким и доверчивым, лёгким, расслабленным, улыбчивым. То язвил, то замыкался в себе и намеренно бил по самому больному. Но каким бы он ни был, он всегда наблюдал за реакцией. Смотрел. Он и сейчас пристально смотрит.
Смотрит, когда Балинез раздевается сам. Смотрит, когда Йоджи развязывает пояс на его джинсах и чуть их спускает. Морщится от звука рвущейся ткани. И снова в глаза. А потом размыкает губы. Парень не слышит ни звука, он лишь видит движения, но этого достаточно.

Оми.
Мальчику страшно. Хочется зажмуриться, разреветься, закричать. Проснуться и увидеть обеспокоенное лицо нормального Йоджи. Того, который успокаивал после ночных кошмаров. Который затаскивал в кино на ужастики и держал все два часа за руку. Который брал лицо в ладони и говорил – всё будет хорошо, и ничего страшного с Оми не случится, он, Кудо, не позволит. Но того больше не будет, а что делать с этим? Что делать сейчас? Хотя что он может сделать. Руки связаны, ноги связаны. Парень всё взял на себя.
Бомбеец позволяет себе ненадолго прикрыть глаза.
Кожа становится очень чувствительной. Он бы сбросил её, как делают змеи. Только бы не чувствовать куски разорванной одежды, складки нагревшейся простыни, леску через слои ткани, воздух, душное дыхание Балинеза.
Йоджи ложится сверху. Цукиёно задерживает дыхание. Кудо тяжёлый, тёплый и пьяный. Оми старается всё так же смотреть в глаза и думает, что близость – это больно.
Йоджи.
Глаза мальчика очень близко. От него пахнет кофе со сливками и шоколадным мороженым. Губы покраснели, на нижней запекается кровь.
Йоджи снова целует. Бережно и уверенно, скользит языком по ранке. Прикусывает. Оми дёргается и тихо стонет от боли. Кудо улыбается.
Он целует шею Бомбейца – он помнит, тому это всегда нравилось. Парень не видит его лица. Только чувствует, как тот напрягается и чуть приподнимает подбородок, подставляясь, позволяя, почти прося. Пусть и неосознанно.
Балинез целует ниже. По рёбрам Цукиёно с левой стороны вьётся белой нитью шрам. Не первый и не последний. Йоджи пробует его на вкус, запоминает каждый изгиб, зацеловывает и будто случайно задевает сосок. Задерживается на нём, прикусывает, зализывает.
А Оми всё так же смотрит и молчит. Сжимает и разжимает кулаки. Только дышит чуть чаще.

Оми.
Когда Йоджи поднимается, мальчик удивлён. Пожалуй, это самое сильное чувство. Он уже привык к ощущениям, леска не причиняет боли. Он привык к мысли о дальнейшем. Он привыкает к прикосновениям и к тому, что сам не может ничего сделать – ни оттолкнуть, ни ответить. Он пытается понять, почему ему почти приятно, а полная беззащитность и медленные движения Балинеза начинают дарить удовольствие. Оми не знает, отчего так. Сейчас всё слишком необычно, и он не знает, как себя вести.
Кудо открывает ящик стола – он скользит сначала к нему, потом обратно и закрывается с лёгким щелчком. Йоджи оборачивается и замирает. Наверное, наверняка это несколько секунд, но сердце Цукиёно подскакивает к горлу и медленно сползает вниз. Сейчас его любимый чертовски красив. Именно сейчас все безупречные черты его лица складываются воедино, и мальчик не может отвести глаз. Балинез не улыбается, не приподнимает брови, не корчит гримас, даже не говорит.
Он подходит к кровати и ложится рядом. Оми знает, что во флаконе у того в руках. Бомбеец читал о сексе между мужчинами.

Йоджи.
Ему нравится чувствовать собственную власть. Ему нравится, как Цукиёно сейчас предсказуем: он не может отвернуться от поцелуя или ударить по руке. Ему нравится сам Оми. Так жаль, что у Йоджи было мало парней, и не хватает опыта. Ну да ничего, в этот раз мальчик потерпит.
Кудо опускается рядом с Бомбейцем и смотрит ему в глаза. Правильно прочесть их выражение он не может даже сейчас. Оно какое-то… неподходящее. Йоджи начинает злиться и, нарочито медленно наклоняясь к связанному телу, проводит губами по выступающим рёбрам. Мурашки по коже.
- Ничего, - Балинез шепчет, и Оми приходится задерживать ставшее шумным дыхание, чтобы услышать его. – Замёрз? Сейчас согреешься.
Цукиёно дёргается, когда тот гладит его между ног.
«Всё должно было быть иначе», - думает Йоджи. Он старается быть нежным. Он может себе это позволить.

Оми.
Они всё так же смотрят друг другу в глаза, когда Кудо входит в растянутое тело. Медленно, не останавливаясь, до конца, заполняя и распирая изнутри. Жарко. Душно, не хватает воздуха. Немного больно и непривычно. Обидно до слёз. Оми злится на Йоджи, на себя, на уехавших ребят. И понимает, что выгибается навстречу, насколько возможно, стараясь соприкасаться, как можно больше. Выгибается и стонет то ли от боли, то ли от разочарования, когда Балинез замирает.
Мальчик закрывает глаза, закусывает губу, краснеет и не видит улыбки Кудо, лишь чувствует губы, скользящие по лицу, пальцы, перебирающие волосы. И он растерянно мечется, ища поцелуя.
Балинез делает вид, что не замечает, прижимает к себе Цукиёно, будто тот может стать ещё ближе и начинает двигаться. Наверное, он себя сдерживает – Оми слышит судорожное рваное дыхание и редкие тихие стоны.
Кудо что-то шепчет. Бомбеец, сам не замечая, всхлипывает от досады. Дрожат от напряжения руки и ноги. Единственное, о чём он может сейчас думать, что может сейчас чувствовать, что понимает – скупые плавные движения Йоджи внутри.
А потом – мальчик не знает, когда наступило это потом, – то душное, сворачивающее тугие кольца в животе, вдруг вспыхивает.
Когда Оми приходит в себя, голова Балинеза лежит у него на груди, и тот водит пальцами по правой руке мальчика. Встаёт и тянется к леске.

Йоджи.
Йоджи помнит – под утро дождь перестал, и всходило солнце. Оми сидел на земле и придерживал Кена. Сибиряку досталось чуть ли не больше всех. Балинез стоял на ногах только потому, что рядом был Айя.
Йоджи часто вспоминает то утро. Оми сидел среди битого стекла и готов был зареветь. Кудо ляпнул что-то, а Цукиёно поднял глаза и назвал его по имени. Впервые обратился к нему с той ночи.
Йоджи часто снится другое: как стреляют в мальчика, и тот падает, некрасиво, нелепо и тяжело кувыркаясь в воздухе. И парень вспоминает – прямо тут же, во сне, из раза в раз – как падала Аска, как выгнулась спина, как замедлились движения, как скользнула обида в глазах. Аску он потерял. А Оми?
Он рывком просыпается и не может заснуть. И больше всего ему хочется дойти до комнаты Бомбейца и проверить, в этой реальности мальчик жив, он спит, его почти не терзают кошмары. Нельзя. После того, что было – нельзя.
Йоджи не любит вспоминать, что было.
Заснуть не получается, он встаёт и идёт на кухню. Пол холодный.

Оми.
К ночи отступает даже головная боль, которая не покидала его весь день. И чем темнее за окном, тем она тише. Потом пропадает вовсе.
Оми включает магнитофон, убавляя звук, – не хочет никого будить.
Достаёт из холодильника бутылку вина и сыр. Садится. Смотрит на часы. Ржавая, как таракан, секундная стрелка дёргается и начинает новый круг.
У вина странный вкус. Мальчик делает глоток, морщится и отодвигает стакан. Сыр твёрдый, чуть кислый и солёный.
Диск выбран неудачно. По кухне стелются протяжные печальные звуки иностранной песни. Язык незнакомый, мягкий и мелодичный. Цукиёно пытается повторять отдельные слова или фразы, почему-то у них вкус горечи.
На улице начинается дождь. Сильный. Такой же лил, когда его подстрелили, когда они все не умерли.
Оми не любит это состояние. Не любит, не может предугадать и не может ничего сделать. Только пережить. Ему никак. Вот только спина болит и хочется выпить. А ещё хочется, чтобы до него хоть кому-то было дело. Чтобы Айя не думал только о сестре. Кен не переводил затравленный взгляд с него на Кудо и обратно. Йоджи…
Почему у них всё так? Что у них было? Что между ними сейчас?
Хочется встать, пойти к Балинезу в комнату и лечь рядом. Всмотреться в знакомое даже на ощупь лицо и прошептать какую-то глупость. «Я люблю тебя». Или: «Не оставляй меня одного». А может: «Без тебя очень холодно».
Цукиёно делает ещё один глоток. Это слабость. Просто желание тепла. Просто жажда любви, а его никто никогда не любил, как Йоджи. Точнее Оми так казалось.
Сначала Бомбеец твердил себе, что злится на парня из-за обмана. Обещал никогда не причинять боль, обещал, что убьёт всякого, кто напугает мальчика. Тот в ответ смеялся, говоря: «Я в состоянии сам разделаться почти с любым», – и тянулся за поцелуями.
Потом стало казаться – всё было бы иначе, если бы Кудо на утро после не следил виновато за каждым движением Оми и не просил, сбивчиво, униженно, не глядя в глаза, прощения, сыпля клятвами, что такое больше не повторится.
Бомбеец не особо верил этим словам. А от мысли быть вместе с человеком, который может так ломать себя, становилось противно, неловко и стыдно. Тогда, глядя на Йоджи, Цукиёно решил, будто не любит его. И сделал всё, чтобы Кудо не приближался к нему.
Парень понял. Оми иногда чувствует его взгляд на заданиях. Чувствует и злится – отвлекает. Обоим это может стоить жизни. Неужели неясно? Неужели?
А потом случается то задание, и та ночь, и то утро. Мальчик помнит его до мелочей. Он словно до сих пор чувствует голову Кена у себя на коленях и его прерывистое дыхание на своих руках. Он словно до сих пор видит Балинеза, который почти висит на Фудзимии, еле живой, усмехается и хорохорится. Он говорит что-то Хидаке и смотрит на Оми.
С тех пор парень на миссиях чуть ближе к Цукиёно. И Айя замечает: Бомбеец на заданиях стал серьёзнее и собраннее. Абиссинец просто не знает, Цукиёно боится подставиться – он уверен, что Йоджи тогда метнётся его заслонить. Кретин.
С тех пор мальчик не знает, как заговорить с Кудо.
- Привет. Так ты не спишь?
Цукиёно рад, что сидит спиной к двери, и его лицо в тени. Он кивает, не оборачиваясь, смотрит в окно, на огромную маслянистую луну, повисшую напротив, и кивает ещё раз:
- Здравствуй.
Оба молчат. Они давно не оставались наедине. Бомбеец не хочет говорить – дрожит голос. Йоджи боится снова нарваться на очередную отповедь. Они не двигаются, стены кухни вертятся вокруг, у Оми кружится голова. Он зачем-то порывается встать, ноги плохо слушаются, и вдруг становится очень тепло, и он слышит чужое сердце. Прижимается теснее, стараясь не пропустить ни одного удара. Чувствует сильные руки, которые обнимают так мягко, что вырваться несложно. Они обнимают слишком мягко, и мальчик боится – его отпустят раньше времени. Кажется, он дрожит, сдерживая слёзы.
- Не бойся, Оми. Пожалуйста, не бойся меня. Тогда… Мы… Я… Оми, мы мало живём, люди вообще очень недолговечны, ты же знаешь. Мы оба знаем это слишком хорошо… Я не могу больше вот так. Я тогда испугался, что ты умер. Что тебя больше не будет, никогда, я никогда не смогу сказать, что мне жаль, что я очень виноват, что ты мне нужен…
Балинез ещё говорит, а Цукиёно вжимается в него. У него ощущение, будто всё это уже было. Это принято называть «дежа вю». Это что-то, более близкое и очевидное, чем память, которая может подвести. Оми кажется, он всегда знал – однажды они будут стоять вот так, окутанные словами Йоджи, запахом Йоджи. А спиртным несёт от него самого. И он готов так стоять долго-долго. И чтобы не надо было никуда спешить, о чём-то думать. Просто чувствовать Кудо рядом. Мальчик поднимает голову и тянется к его губам, гладит шею и, чуть отстраняясь, шепчет:
- Пойдём.

@темы: Фанфики

---

малость запоздало.. но все же)

[farrrfarello]

Название: Межкультурная коммуникация Или сексуальное влечение по-иностранному
Автор: Farrrfarello aka Tieria Erde
Фэндом: Weiss Kreuz
Рейтинг: очень авторский R
Жанр: романтика, юмор
Предупреждения: новогодний флафф, неумелое использование румынского языка, игнорирование Шульдиха, AUшный Ран)))
Пейринг: Брэд\Шульдих, Хлоэ\Ран
Дисклеймер: отрекаюсь))
Примечание: написано в качестве новогоднего подарка для Брэдли В фанфике использованы поздравления с новым годом на 4х языках, из которых фарфи не ручается за румынский, и частично за немецкий) за японский и английский фарф отвечает своим гандамом)))

В одной комнате сидели представители всех межкультурных направлений, которые только могли существовать: румын, японец, американец и немец. (Воистину Холл и Хофстеде не могли предположить, что столь разношерстная коммуникация может быть успешной). Хлоэ, на данный момент представлявший все межкультурное население Румынии, задумчиво поглаживал сидящего рядом Рана по колену. Шульдих нетерпеливо ерзал на коленках у Брэда в ожидании всеобщего решения. А решение предстояло принять нехилое: все-таки рождество – мероприятие серьезное, требующее определенной подготовки, и вопрос «А как мы будем отмечать Новый Год?» стоял на повестке дня осиновым колом в животе вампира, то есть, очень насущный был вопрос.

- Господа, поедемте в Румынию, там прекрасные виды, великолепное море, мой фамильный замок, наконец! – с восторженным придыханием восклицал Хлоэ. На что Ран скептически кривился, Шульдих издевательски хихикал, а Брэд со стопроцентной серьезностью и невозмутимостью в интонациях предлагал Эдварду действительно попробовать сунуться в свой замок со словами «Это действительно я, я ничуть не изменился, просто теперь я могу не только играть на клавесине, но и ковер вооон тот взглядом поджечь, а потом еще и прочесть в ваших головах, что вы по этому поводу думаете». Хлоэ обиделся, но виду не подал, а в глубине души и правда понимал, что идея с замком была уж слишком…
- А я бы повидал Румынию, там такие горы… - вздохнул немец, но его комментарий остался незамеченным.
- Ползи ползи, улитка, медленно по склону Фудзи! – вдохновенно продекламировал Ран.
- Абиссинец, если это намек, то он очень прозрачен, а насколько мне известно, вы, японцы, новый год вообще не отмечаете, а нам это решительно не подходит – заявил американец. К слову сказать, у Кроуфорда были веские причины выпендриваться, и имя тем причинам было «деньги». Финансово вся поездка зависела именно от его кредитной карточки.
- Брэдли, как ты можешь, это же Я-ПО-НИ-Я! – с неподдельным восторгом Шульдих произнес название страны. – Там горы, вишня, рыба, футоны, офуро и японцы, в конце-концов! – Ран одобрительно кивал. Американец старательно игнорировал обоих.
- Ребята, а давайте отмечать новый год по-немецки! – вдруг воскликнула рыжая катастрофа. – Ведь это так же, как порно по-немецки, только еще веселее! Глюнтвайн, гирлянды, елки, дойче костюме, а потом стриптиз зи дойч, то есть с полным оголением и сопутствующими извращениями! – распалялся Шульдих.
Кроуфорд уже ничему не удивлялся, Хлоэ заинтересованно подался вперед, а Ран слегка, ну самую малость, покраснел. Предложение повисло в воздухе, так и оставшись без соответствующей feedback. Шу насупился и демонстративно сполз с коленей Брэда.
- А на Бродвее скоро премьера восхитительного рождественского мюзикла… - как-то задумчиво изрек Кроуфорд. Все приуныли.
Решение оказалось воистину банальным.

Япония.
Японский ветер был на удивление сухим и пронзительным, заставляя посильнее кутаться в шарф. Но толпы расфрикованной японской молодежи, кто в гетрах, кто в кедах, кто в юбке, а кто в шляпе наводили исключительно на праздничные мысли, а ноги сами несли в очередной бар, где Ран вовсе не по-самурайски неизменно выбирал мартини, а Хлоэ пил что-то и вовсе покрепче излюбленного французского вина. Шульдих, поддавшись общему сумасшедшему ритму и настроению, нацепил рваные джинсы с умопомрачительной дыркой под задницей, чем изрядно смущал прохожих японцев. А услышав комментарий в свой адрес хотя бы телепатически, немец беспардонно заявлял, что, мол, он, сумимасен, является возрождателем традиций и устоев Эдо, чем самым ввергал японское население в полный шок, хотя бы своим отличным знанием японского. Брэд кривился, морщился, но подобного поведения не пресекал, пока оно не выходило за рамки разумного.
Секс по-японски оказался полон контрастов и откровений. Так, например, Хлоэ выяснил, что Ран любит наручники, причем не только на себе, но и на Хлоэ соответственно. Этот непредсказуемый японец заявил, что самурай не может быть всегда снизу, это противоречит 78му пункту «Бусидо», что он активно и доказывал на практике во время всего их пребывания в Японии. Хлоэ запомнил, что ему так и не удалось трахнуть это удивительно-прекрасное создание на его родной территории.
Akemashite Omedetou, darling.

Румыния.
В Румынии выпал снег, завоевав безграничную любовь от Шульдиха и пару непечатных от Кроуфорда. Снег у американца вызывал ассоциации с часовыми пробками и отсутствием нормальной снегоуборочной техники. Хлоэ, казалось, был полностью поглощен своими воспоминаниями, лишь изредка участвуя в разговорах, Ран держал его за руку и старался не мешать. Уж он-то знал, что такое вернуться туда, откуда когда-то уехал, казалось, навсегда. Однако общее настроение можно было оценить как «позитивное», и через несколько часов все дружно пробовали цуйку, по словам Хлоэ - гордость румынской нации, проверенную веками. О том, что цуйка, вообще-то, напиток 60тиградусный, румын упомянуть забыл, и в выживших оказались двое: сам Хлоэ и американец, желудок которого был железным, а нервы - стальными.
На следующий день Шульдих требовал посетить замок Дракулы, а также поехать на море и посмотреть на замок Хлоэ, хотя бы издалека. Ран в который раз выразил глубочайшее восхищение терпению Брэда. Брэд загадочно ухмылялся, но в замок Дракулы Шульдиха все же свозил.
Секс по-румынски был экзотичен по своей сути. Особенно если учесть, что он был в гостинице неподалеку от замка вышеупомянутого графа. Практичному Брэду было по большому счету плевать на подобное месторасположение отеля, однако рыжему, вроде бы, нравилось, а значит, оно того стоило. Хлоэ же отвез Рана на море, где и взял его, будучи сверху, наконец. На своей территории. Но Ран, вроде бы, не возражал, а стонал и выгибался как следует.
An nou fericit, Ran!

Германия.
Шульдих с электровеником в родственниках вознамерился протащить всю компанию через всю Германию, скурпулезно вспомнив и записав на листике все места, хоть как-нибудь связанные с его детством. К слову, немец свое детство очень любил и бережно хранил в памяти, а посему список оказался немаленьким. Брэд рассмеялся, Шульдиха обнял, поблагодарил, а список разорвал, мотивируя это тем, что лучшее следование плану – это импровизация. Рыжий даже не обиделся.
Рождественская ярмарка в Кельне была выше всяческих похвал. Заводные игрушки и бородатые Санты, уличные шарманщики и их проворные обезьянки, пряный глинтвейн и огромные елки высотой в 4 этажа.. Ран открывал рот от изумления, а Хлоэ наслаждался возможностью болтать по-немецки, приставая со всевозможными расспросами к прохожим.
Гей-клуб в Мюнхене был по всем пунктам роскошен. Правда, Брэд и Хлоэ упирались всеми возможными конечностями, утверждая, что они и не геи вовсе, и активно выражали свой протест, сидя на диване в рест-зоне, потягивая виски со льдом. Зато Ран, развязной походочкой приблизившись к Шульдиху, утащил того на танцпол, оставив Хлоэ подбирать челюсть с пола. Кто бы мог подумать, что действие «Бусидо» территориально распространяется только на Японию…
Секс по-немецки был до одурения немецким. Шульдих выглядел дико непристойно, одетый в одни чулки, закованный в наручники и практически распятый на кровати. Все как любил Брэд. Все как хотел Шульдих. И когда американец заставлял его буквально силой брать член в рот, они оба почти кончали от этой безраздельной властности и несломленной покорности.
Frohe Neujahre, Mein Lieber!

Америка.
Нью-Йорк сверкал неоновыми огнями, источая такое количество света, что казалось, все электричество мира по проводам перетекло в этот удивительный мегаполис. Брэд почувствовал легкий укол ностальгии, но она была скорее приятной, чем жалящей. Шульдих по-детски радовался, что видит город, в котором вырос его американец, периодически забывая, что вообще-то он не особо жаловал Америку. Хлоэ воодушевился, заразившись атмосферой грандиозности и монументальности, разбавленной современным ощущением свободы и безнаказанности. Рана немного пугало такое сочетание несочетаемого, но железная уверенность Эдварда помогала справиться с собственными страхами.
Вечером все четверо, в костюмах и галстуках пошли на премьеру того самого мьюзикла, о котором говорил Кроуфорд. Шульдих напоминал какую-то светскую муви-стар, улыбаясь и ловя лучи неоновых реклам на себе. Он держал Брэда под руку, он чувствовал себя абсолютно счастливым. Ран в костюме выглядел феерично. Хлоэ долго не мог отвести взгляд от той удивительной гармонии, которую составлял контраст между красновато-рыжим оттенком волос Айи и его черным костюмом. Все-таки не надо быть специалистом по межкультурной коммуникации, чтобы понять, что из этого потомка самураев японскость невозможно выбить даже на Бродвее, даже слыша, как он вполне сносно говорит по-английски, даже одев его в настолько европейский наряд.
Секс по-американски был страстен, быстр и великолепен. Шульдих заявил, что ему плевать, чья здесь территория, а он сейчас хочет быть сверху и никак иначе. И то, как Брэд покорно раздвинул ноги, уже могло бы заставить немца кончить, не будь он чуть более разумен. Он входил в Брэда, глядя тому в глаза, даруя невообразимое наслаждение и обещая дальнейшее блаженство.
Хлоэ и Ая стояли на балконе пентхауса, глядя в абсолютно беззвездное, испещренное лучами прожекторов небо. И была в этом какая-то особая романтика мегаполиса, несравнимая ни с чем иным в этом мире. Хлоэ обнимал своего Абиссинца сзади, нежно целуя того между лопаток. Ран, еще не остывший после недавнего секса, положил голову на плечо блондину, умиротворенно и счастливо вздыхая.
Happy New Year, my dearest Love.

@темы: фанфики

---

Мини-подарочек к новому Году! Для всех "Weiss Kreuz"

[Kanashimi-san]

Автор: Yohji Kudo
Название: Канун Рождества.
Пэйринг: Едзи/Айя
Жанр: флафф, мини-фик (560 слов)
Снег медленно кружил, то зависая в воздухе, то вновь пускаясь в свой медленный танец. Все спешили по домам. В канун Рождества хотелось оказаться с родными и любимыми…
Мне не куда было особо спешить, - родных у меня не осталось, любимых – тоже, все, что у меня было – бутылка дешевого виски и запорошенный снегом парк. Скажете такого не бывает? Оу, спешу Вас разубедить, бывает. Я тот человек, который потерял все, даже душу продал за призрачную возможность когда-нибудь отомстить тем, кто лишил меня всего.
Ах, да! Забыл упомянуть, у меня есть «семья». Те, с кем я живу, нет, не поймите меня неправильно. Три парня, днем – добрые, улыбчивые флористы, продавцы цветочного магазина «Котенок в доме», а ночью, белые охотники, истребляющие «Тварей тьмы». Не знаю, откуда весь этот пафос, но наши работодатели, считают, так мы увидим за обычными убийствами какой-то высший смысл. Я, как и остальные, вижу то, что вижу – люди, о которых мы не знаем фактически ничего, - умирают от наших рук, в луже собственной крови.
Черт, как же холодно, плащ – ненужная вещь, если он не способен защитить от холода, не так ли?
Спросите, почему же я сижу здесь, в пустынном парке, а не ем индейку со своими коллегами по работе? Ответ прост, Мы – не сошлись характерами. Для них, я – всего лишь безответственный лентяй, притягивающие к себе чрезмерное женское внимание. Да что они вообще обо мне знают? Ничего. Ноль. И ни одни они. Я уже и сам не знаю, кто я, зачем живу, хотя, наверное, я давно умер, а то, что осталось – лишь пустая оболочка без чувств и надежд. Бездна тьмы и отчаяния там, где должно биться и дышать страстями пылкое сердце.
Когда-то давно, я наивно полагал, что можно все изменить, но сейчас, я уже в это не верю, сколько бы негодяев я ни убил, ничего не изменить. На смену ушедших, приходят новые, более влиятельные. Наверно, когда-нибудь, я просто кинусь под пулю, устав от этой бесконечной игры в догонялки.
Виски заканчивается, на дне осталось совсем немного золотистой омерзительно-обжигающей жидкости. Моя жизнь –на дне…
Тихие, почти неслышные шаги, вырывают меня из хмельного забытья.
- Айя? Ты? – мой голос звучит как-то непривычно, потерянно.
- Идем домой, Едзи? Ты, должно быть замерз?
Откуда ты здесь? Как ты меня нашел, Зачем? – вопросы возникают у меня в голове, но я не могу промолвить ни слова. Видимо мое лицо передает все мои эмоции, потому что ты улыбаешься мне? Нет, не верю своим глазам. Наверно я сплю!
- Айя?- тут я замечаю – твой плащ и волосы в снегу, так же как и мои, значит ты пробыл на улице не меньше моего, неужели…
- Пойдем домой? – повторяешь ты, протягивая мне руку. Я только сейчас заметил какая у тебя белая кожа, словно снег, а волосы, в свете фонарей кажутся еще ярче – ты прекрасен, я смотрю на тебя и не могу отвести взгляд. Ты наклоняешься и целуешь меня так, как не целовал меня никто – робко, нежно, осторожно, словно боясь спугнуть. Я чувствую как по моим щекам катятся слезы, сердце пронизывает боль, словно оно оттаивает, вырываясь из ледяного плена.
- Едзи, прости меня, я … - Ты отстраняешься, я вижу, как надежда меркнет в твоих аметистовых глазах.
- Нет, не говори ничего, я так счастлив, Айя.. – Шепчу я, прикладывая палец к твоим нежным губам.
– Пойдем домой, ведь Рождество нужно проводить с теми, кто дорог?
Ты беззвучно киваешь, и я наконец-то понимаю, как хорошо быть живым…

@темы: белый крест, Финфик

---

пока что без названия

[~Хисока~]

Автор: ~Хисока~
Фэндом: Weiss Kreuz
Рейтинг: PG-13, OOC
Жанр: Стеб, романс
Пейринги: Йоджи/Брэд
Дисклаймер: Не мое, не претендую.
Статус: в процессе
Примечание: камментарии и здоровая критика приветствуется.
*извиняюсь, что такой маленький кусочек*

Когда заходит солнце, на небе появляются первые звезды, а на улице зажигаются фонари, Токио погружается в другую, ночную жизнь. И в это время суток Кудо Йоджи вдыхал полной грудью и начинал по-настоящему жить.
Загадочное сияние ночного мегаполиса так и манило вайса, и он просто не мог усидеть дома. Блондин каждый вечер бежал в клуб. Эта ночь не стала исключением.

И вот уже Балинез окунулся в пьянящую атмосферу озорных огней и зажигательных треков. Феерия светомузыки на танцполе просто вскружила парню голову.
Ему сразу приглянулась одиноко сидящая блондинка. Девушка выглядела ангелом, сошедшим с небес на грешную землю. Она не была японкой, что еще больше подчеркивало ее уникальную красоту. Вот только красота эта сейчас сидела и явно скучала. Кудо просто не устоял от столь сильного соблазна. В ход пошли все приемы обольщения, которые он только знал. Вот только девушка не выказала ни малейшего интереса к персоне вайса. Но Йоджи не терял надежду растопить ледяную стену, разделяющую блондина и его новую знакомую. Благо, опыт в общении с подобными людьми у него был. От этой мысли его передернуло. И Балинез удалился за бутылкой вина, чтобы отпраздновать встречу и знакомство, блондинка незаметно выскользнула из-за столика. Когда же Кудо обнаружил ее, то был готов провалиться сквозь землю. Девушка обнимала хрупкую брюнетку и жарко шептала что-то той на ухо.
Йоджи пулей выскочил из клуба. Вечер был окончательно испорчен.

И сейчас Йоджи уныло брел по улице домой, кляня на чем свет стоит и эту вечеринку, и неудавшееся соблазнение и начавшийся так не кстати дождь, который за считанные минуты превратился в ливень.
Погруженный в свои мысли, Кудо совсем не заметил склонившейся у обочины женщины и, столкнувшись с ней, отправил ее совершать плавную посадку в образовавшуюся лужу.

То, с чем столкнулся Кудо, оказалось дамой весьма миловидной и, можно даже отметить, что во вкусе балинеза. Вот только одета она была весьма странно. В мужской костюм, который, к слову, был ей немного великоват.
«Неужто от любовника сбежала?» - пронеслось в голове у блондина, когда тот, подхватив оторопелую даму на руки, вынес ее из лужи.

- Как тебя зовут, красавица? – заглянув в глаза незнакомке и замер, ожидая ответа, наперед зная, что имя ее будет прекрасным, как и сама она.

- Б-Брэнда, - спустя пару мгновений ответила она. – И ты можешь меня уже поставить на землю. Чай и сама идти могу.

- Кудо Йоджи – твой верный рыцарь и спаситель, - радостно возвестил блондин и неохотно опустил Брэнду на землю. На что красавица фыркнула, чем еще больше подстегнула интерес вайсса.

@музыка: Vertical Horizon - Everything You Want

@темы: стеб, Йоджи/Брэд

---

Часть вторая вещи с временно отсутствующим названием.

[Tenshi no Akuro]

Статус: в процессе.
Пейринг: Кроуфорд/Шульдих, Наги/Фарфарелло, но это не конец.
Рейтинг: NC-13.


***
Наги ненавидел Нью-Йорк. Он возненавидел этот город с самой первой минуты его приезда в Америку. С той самой секунды, когда отец не повел сына на обещанный в честь Дня Рождения футбольный матч, а ответил на звонок телефона и уехал на весь день, как он сказал тогда, «зарабатывать деньги». И он действительно заработал деньги. Неудачливый японский бизнесмен, потерпевший крах на изначально глупой идее по разведению карпов, оказался неожиданно везучим биржевым маклером, сколотившим огромное состояние на грандиозных перепадах, происходивших на рынке ценных бумаг в период нестабильной экономической ситуации в стране. Семейство Наое, несколько лет перебивавшееся с хлеба на воду, наконец смогло зажить беззаботной обеспеченной жизнью, ежегодно растрачивая баснословные суммы денег на создание, а затем и поддержание необходимого ему имиджа, и удовлетворение любых прихотей и желаний, возникающих у всех богатых и избалованных жизнью людей. Родители Наги любили выделяться из толпы. Особняк Наое являлся самым большим и самым вычурным зданием из всего разнообразия строений, когда-либо присутствовавших на улицах Нью-Йорка. Огромный подземный гараж таил в своих глубоких недрах более тридцати эксклюзивных и ужасно дорогих автомобилей, поражающих глаз палитрой всевозможных цветов и оттенков, сочетающихся в причудливых рисунках, линиях и прочих художественных изысках, призванных служить привлечению повышенного внимания окружающих к владельцу машины. Миссис Наое щеголяла платьями из последних коллекций известных всему миру кутюрье, а обилие крупных бриллиантов, сверкающих на шее, запястьях, пальцах и в ушах делали ее похожей на зажжённую новогоднюю елку, что, однако, нисколько ее не смущало. Мистер Наое, напротив, не обращал на свою одежду ровно никакого внимания, находя удовольствие в вечных вечеринках, светских тусовках и раутах, неизменно приходя на каждое мероприятие со своей горячо любимой женой.
Когда же между раутами возникала короткая передышка, или же почтенная супружеская пара уставала от показного лоска и фальши высшего света, мистер и миссис Наое, не задумываясь, отправлялись на какой-нибудь райский островок в Тихом океане, или вообще принимали участие в длительных кругосветных круизах. В общем, родители любили друг друга и были всецело заняты собой, твердо полагая, что личные водитель, охранник и гувернантка с няней, а так же обилие всевозможных дорогих вещей, игрушек и одежды делали их сына самым счастливым мальчиком на свете. Им и в голову не могло прийти, что Наги ненавидел свою жизнь в Нью-Йорке, что все это обилие дорогих подарков, присланных, надо отдать должное родителям, на каждый праздник без исключения, вызывало у него лишь отвращение, а деньги, которые ему давали «на карманные расходы», вот уже несколько лет небрежно сминались и закидывались в самый нижний ящик стола. Да и как могли подобные мысли вообще прийти в голову родителям, видевшим сына раз в несколько лет, и ограничивающимися непродолжительными разговорами по телефону, сводившимся к простым: «Привет, как дела?...... Хорошо?..... Ну отлично! Пока!»
Мистер и миссис Наое даже предположить не могли, что заветной мечтой их сына были вовсе не деньги, престиж или новая машина, а то тихое, простое и бедное существование их семьи, оставшееся в далеком прошлом, в их небольшом старом доме в Японии. Ведь именно тогда Наги чувствовал себя любимым и нужным хоть кому-то, именно тогда рядом с ним были дорогие и близкие ему люди, а не та жалкая замена в виде прислуги, вещей и денег.
Впрочем, уже довольно долгое время невнимание родителей нисколько не задевало подростка. Произошедшее несколько лет назад событие изменило его жизнь, подарив маленький островок доверительных и близких отношений среди бушующего океана людского безразличия. Он встретил Ричарда. Случайное столкновение на узкой парковой дорожке привело к неожиданно быстро завязавшейся крепкой мальчишеской дружбе, ввиду разницы в возрасте больше похожей на отношения двух любящих друг друга братьев. Наги по-настоящему любил Ричарда, несколько лет воспринимая свои чувства к старшему товарищу как нечто абсолютно обычное и само собой разумеющееся, ведь Ричард стал для него и другом, и отцом, и старшим братом. Но спонтанное знакомство с Мамору Такатори подарило подростку несколько очень неожиданных открытий, поставивших все с ног на голову и повергших Наги в глубокий шок. Во-первых, отношения между двумя парнями были очень даже возможны. Более того, Мамору доказал ему это на личном примере, зажав в углу на большой перемене. Во-вторых, он был очень даже не против таких отношений, находя некоторых одноклассников гораздо привлекательнее смазливо накрашенных и вечно хихикающих одноклассниц. Третьим, и самым шокирующим открытием оказалась всепожирающая ревность, зашевелившаяся в груди в тот момент, когда изрядно выпивший Мамору стал откровенно виснуть на Ричарде в надежде утянуть «ну прям ошизенно брутального чувака перепихнуться» за ближайший угол. Конечно, Ричард не позволил тогда ни себе, ни подростку ничего лишнего, отправив неудавшегося Казанову домой, под неусыпное наблюдение охраны и слуг, но неприятное чувство ревности не исчезло, с каждым днем становясь все сильней и сильней. Наги с обожанием следовал за Ричардом повсюду, боясь оставить его одного даже на секунду, ведь за привлекательным и всегда добрым к окружающим парнем бегало множество девушек, стремящихся стать для него той самой единственной и неповторимой. И, как ни старался Наги предотвратить это страшное для него событие, в один из сентябрьских промозглых дней его старший товарищ привел для знакомства с подростком свою девушку, некую Салли Смит. Впервые за долгие годы их нерушимой дружбы они поссорились, да так, что общение, казалось, прекратилось на всю дальнейшую жизнь. Наги нахамил девушке, высказал все, что думает об этом бледном и глупом существе Ричарду, напоследок пройдясь по поводу отсутствия каких-либо мозговых процессов у тех, кто выбирает себе таких ужасных спутниц жизни. Неудивительно, что разозленный Ричард не остался в долгу, назвав подростка эгоистом и буквально за шиворот вышвырнув его за дверь. А потом.... А потом был Ирак. Наги так и не решился показаться на глаза Ричарду, помня о своих грубых словах, сказанных в порыве ревности и ненависти к той, что имела счастье оказаться рядом с парнем, официально являясь его девушкой. Все, что позволил себе Наги, это послать по почте письмо, состоящее всего лишь из двух фраз: «Прости. Возвращайся живым.», и вложить в конверт купленный за бешеные деньги оберег. Он все же пришел на вокзал, издали пронаблюдав за проводами новобранцев, с болью в сердце глядя на коротко остриженного Ричарда, нежно обнимающего целующую его Салли. А затем был долгий, бесконечно тянущийся год, полный отчаяния и безнадежной тоски. Пытаясь заглушить ноющее чувство тревоги за Ричарда, Наги коротал время в ненадежных компаниях, злоупотребляя алкоголем и создавая кратковременные, ничего не значащие связи со всеми смазливыми мальчиками, знакомясь с новыми партнерами по сексу в ночных клубах и питейных заведениях, в обилии раскиданных по улицам Нью-Йорка. В одну из таких бессонных сумасшедших ночей, пропитанных пьяным угаром и дурманящим запахом гашиша, ему умудрилась дозвониться мама Ричарда, огорошив как снег на голову свалившимся известием — сын жив и вернулся домой. Но в каком состоянии он вернулся... Нисколько не задумываясь о суммах, Наги безропотно оплачивал всевозможные операции, лекарства, массажи и процедуры, с легкостью найдя нужные тысячи в том самом нижнем ящике стола, служащего хранилищем для его «карманных» денег. Он терпеливо сидел у постели больного, в неспокойном сне шепчущего имя Салли. Он переступил через себя, ради счастья любимого человека все же позвонив девушке, которую ненавидел больше всего на свете. Он прекратил заходить в палату Ричарда, как только тот пришел в себя, помня о жутких словах, сказанных юношей при их последней ссоре. «Я не желаю тебя видеть» до сих пор звучало в голове, мешая жить и придавливая к земле непосильным грузом вины. И только после того, как Салли устроила грандиозную истерику, узнав, что изуродованное осколком лицо не подлежит никаким изменениям, Наги наплевал на все мысленные запреты и вбежал в палату, вытолкав ненавистную девицу вон, так и не дав закончить пафосную речь, повествующую о некоторых уродах и калеках, с которыми теперь даже на улице стыдно показываться. С завидным спокойствием Ричард лишь поприветствовал подростка, ни словом, ни жестом не напомнив ему об их прошлом и, увы, не самом удачном разговоре. Их отношения вновь стабилизировались, внешне ничем не отличаясь от той дружбы, что была у них раньше, но Наги прекрасно осознавал, что не все в их жизни теперь так гладко и просто. Они изменились. Не было больше ни наивного разобиженного на весь свет мальчика, ни излишне идеалистичного и словно светящегося изнутри юноши. Ричард потерял себя. Словно что-то, серьезно надломившееся там, в зоне боевых действий, окончательно сломалось, не выдержав жестоких и несправедливых слов Салли. Он стал угрюмым и задумчивым, редко говорил, ограничиваясь простыми «да» или «нет» и отсиживался дома, постепенно погружаясь в глубокую беспросветную депрессию. Потратив огромное количество нервов и сил на бесполезные попытки хоть как-то расшевелить Ричарда, Наги практически сдался, напоследок предложив упрямому идиоту работу своим телохранителем, впрочем, не особо надеясь на успех. Как ни странно, все же впавший в депрессию парень меланхолично согласился, подтвердив новый статус охранника официальным договором с мистером Наое. Но даже теперь, находясь рядом со своим подопечным практически круглосуточно, Ричард почти постоянно молчал, думая о чем-то своем. И этот раз не стал исключением. Высадив Брэда возле жилой многоэтажки, они поехали дальше, рассчитывая добраться до дома за полчаса. Прошло уже пятнадцать минут пути наедине, не считая шофера, отгороженного от пассажирских мест при желании отодвигающимся вниз темным стеклом, а Ричард по-прежнему молчал, уставившись в окно.
- Ты мне ничего не хочешь объяснить? Например, что я опять такого сделал для того, чтобы ты в который раз перестал обращать на меня внимание? - Наги обиженно нахохлился, угрюмо взирая на телохранителя из-под упавшей на глаза челки.
Ричард задумчиво взглянул на подопечного и пожал плечами:
- Ничего такого. Всего лишь в очередной раз довел до истерики товарища. И все бы ничего, только сегодня последствия оказались серьезнее, чем это было обычно.
Наги раздраженно хмыкнул и отвернулся к окну, но не выдержал и вновь уставился на Ричарда, демонстративно закидывая куда-то под сиденье ненавистные шапку и шарф.
- Я же уже объяснял, что с Мамору нас связывают чисто деловые отношения. Ни о каком приятельстве, а тем более о дружбе и речи быть не может!
- Деловые отношения? - голос телохранителя стал подозрительно мягок и вкрадчив. - То-то, я смотрю, у тебя губы опухли.
Наги ойкнул, машинально прикрыв рот рукой и в очередной раз удивившись своей детской наивности. Только такой ребенок, как он, мог свято верить в то, что следы чересчур страстных и похотливых стараний Мамору останутся незамеченными.
- Ну и чего прикрываешься то? Все, что нужно, я уже увидел, - усмехнулся Ричард. - Смотри, Наги, доиграешься. Жениться придется. Мамору ведь у нас девушка хрупкая и ранимая, и наверняка все воспринимает гораздо серьезнее, чем ты... Кстати об играх, - лицо телохранителя посерьезнело, принимая осуждающее и даже чуть презрительное выражение. - Что ЭТО такое? - он помахал перед носом подростка пачкой сигарет. - И почему я нашел эту мерзость в твоей школьной сумке?
- Ты нашел это в моей сумке, потому что это принадлежит мне, - буркнул Наги, выхватывая сигареты из рук Ричарда. - Логично, не находишь? Зато поневоле возникает другой вопрос. Что ТЫ забыл в МОЕЙ сумке?
- Ты куришь? - телохранитель предпочел проигнорировать заданный ему вопрос, продолжая рассерженно сверлить подростка взглядом.
- Нет, просто так сигареты в сумке ношу, - огрызнулся Наги. - Естественно, курю. Ты что-то имеешь против?
- Имею, - мгновение, и пачка, вновь оказавшаяся в руках телохранителя, была безжалостно смята и выброшена в как по мановению волшебной палочки открывшееся окно. - С этого момента ты бросил курить. Могу лишь поздравить со столь разумным решением.
- Ну и по какой же причине я завязал с курением? - Наги сузил глаза, тщетно пытаясь подавить растущее раздражение на телохранителя. - Не напомнишь, а то я что-то запамятовал?
- Я так сказал. Достаточная причина для того, чтобы перестать гробить себя?
- И с каких это пор твои слова должны иметь для меня хоть какое-то значение? - холодно усмехнулся Наги. Какая-то часть его сознания кричала о том, что эти слова ни в коем случае не должны были быть произнесены, но уязвленное самолюбие диктовало свои условия, пробуждая дремлющее до этого момента чувство упрямого противоречия.
- Ты прав, - горько усмехнулся Ричард. - Действительно, какое значение для тебя могут иметь мои слова? Я ведь всего лишь прислуга, - он отвернулся к окну, вновь погрузившись в свое обычное состояние сонной заторможенности.
Мысленно как следует приложив себя по голове за опрометчивые слова, в сердцах сказанные Ричарду, Наги замолчал, судорожно стараясь найти тему для нейтрального и ни к чему не обязывающего разговора.
Гнетущую тишину в машине разорвал резкий скрежещущий звук, и в следующее мгновение абсолютно не ожидавший подвоха Наги пошел на резкое сближение с дном автомобиля, с трудом осознавая произошедшее и пытаясь выдвинуть хоть одну более-менее правдоподобную гипотезу, объяснявшую внезапное и чересчур резкое торможение. Ничуть не растерявшийся и всегда готовый к неожиданностям Ричард поймал подростка, здраво рассудив, что поцелуй с грязным ковриком окажется несколько излишним. Не ограничившись данной мерой, телохранитель прижал Наги к себе, заставляя пригнуться и максимально сгруппироваться, громко прокомментировав свои действия нежеланием соскребать его с и без того грязного салона автомобиля. Наги замер. Последнее утверждение свидетельствовало об обиде на полученное совсем недавно оскорбление, но дело было даже не в этом. Впервые за долгое время к нему вернулся тот, прежний Ричард. Пусть ненадолго, пусть всего лишь на несколько секунд, но... Он вернулся. Согнутый в виде буквы зю Наги счастливо улыбнулся и решил не возражать, надеясь на скорое прощение и примирение с гордым, но все же достаточно отходчивым Ричардом.
- Ри...
Машину ощутимо тряхнуло, и открывший было рот Наги чуть не прикусил язык, впечатавшись головой в так удачно для него оказавшийся рядом живот телохранителя. Тот лишь сдавленно охнул, но подростка из рук не выпустил.
- Держись крепче, - предупреждение Ричарда прозвучало как нельзя вовремя, заставляя Наги вцепиться в его куртку за несколько секунд до переворота.
Подросток зажмурился, с ужасом ощущая, как вылетевший на встречную полосу автомобиль заваливается на бок.
- Не бойся, - тихий шепот телохранителя привел его в чувство, заставив ослабить хватку побелевших от напряжения пальцев. Раздался щелчок. Мир закрутился перед глазами, резкий удар отдался звоном в и без того гудящей голове, а из легких словно выбили весь воздух. Визг тормозов сменился звоном разбитого стекла и скрежетом корежащегося о бетонное заграждение металла, а затем все затихло так же внезапно, как и началось, оглушив неожиданно наступившей ватной тишиной.
- Можешь открыть глаза, - над ухом раздался преувеличенно бодрый голос Ричарда, в котором все же прослеживалось еле сдерживаемое облегчение.
С некоторой опаской приоткрыв правый глаз, Наги потрясенно вздрогнул и замер, любуясь оказавшимся так близко лицом телохранителя. Притупившиеся во время опасности ощущения вновь заработали в полную силу, и он с удивлением обнаружил себя лежащим в сугробе за пятнадцать метров от дымящихся останков автомобиля. Мало того, Ричард лежал на нем, по-прежнему неосознанно стискивая его в крепких объятиях. Сердце сбилось с ритма, забившись в грудной клетке, словно пойманная в силки птица.
- Ты как? - в глубине глаз телохранителя скользнуло легкое беспокойство. - Скажи хоть что-нибудь.
- В п-п-порядке, - голос срывался, подло отказываясь слушаться своего хозяина, а зубы довершали картину, выбивая дробь, смутно похожую на начало гимна Америки. - Что п-п-произошло?
- Автомобиль потерял управление. Нас несло на заграждение, и я был вынужден выпрыгнуть из машины.... естественно, вместе с тобой. Такой... эм... поступок был практически безопасен, потому что я знал, куда мы падаем. Сугробы в любом случае сделали бы наше приземление максимально комфортным.
Мысленно отметив, что Ричард до сих пор не отодвинулся и даже не предпринял никаких попыток встать, Наги растерянно моргнул и затих, вслушиваясь в биение чужого сердца, оказавшегося так смущающе близко от его собственного.
- И, кстати, я бы был благодарен тебе, если бы ты наконец отпустил мою куртку, - вопреки своим словам, телохранитель продолжал прижимать его к себе, пристально вглядываясь в потрясенное и слегка испуганное лицо подростка.
- Мне и так вполне удобно, - хитро улыбнулся Наги.
- Да что ты такое говоришь? - в глазах Ричарда заплясали озорные чертики. - Я, конечно, тоже не против полежать, но, боюсь, если мы продолжим в том же духе, то просто-напросто замерзнем сугробе. Так что придется вставать.
Парень легко поднялся на ноги. Даже слишком легко и быстро для человека, только что выпавшего из несшейся на полной скорости машины. Кстати о машине... Наги тяжело вздохнул и предпринял мужественную попытку встать. Резкий отрыв от сугроба как от главной точки опоры, очевидно, совсем не входил в планы его организма, на что тот и сказал категоричное «нет», решительно послав пятую точку подростка на очередную встречу с мерзлой землей. Голова закружилась в самый неподходящий момент, и решающая встреча с сугробом непременно бы состоялась, но не знающий о планах организма Ричард отменил свидание, вовремя подхватив Наги под руку.
- Руки-ноги-голова болят? - теперь телохранитель даже не пытался скрыть беспокойство, проверяя тело подростка на наличие внешних повреждений.
- Голова, но совсем немного. Я в порядке, - подросток с видимым усилием оторвался от Ричарда, озадаченно глядя на разбитый автомобиль. Мысль о какой-то неправильности, все это время витавшая где-то на задворках сознания, наконец сформировалась и загорелась перед глазами большими неоновыми буквами. - Водитель! Мистер Честер.... Что с ним?
Пораженный внезапной догадкой Наги бросился к машине, не обратив никакого внимания на предостерегающий окрик Ричарда, за что и поплатился, потрясенно замерев возле кровавого месива, еще совсем недавно именовавшегося мистером Честером. К горлу подкатила неожиданная тошнота.
- Не смотри, - неожиданно оказавшийся за спиной телохранитель рывком притянул его к себе, закрывая глаза подростка рукой. - Не надо.
Наги обессилено прислонился к Ричарду, проклиная себя за столь явно проявляемую слабость и лишь прерывисто вздохнул, когда вторая рука парня ободряюще взъерошила густые непокорные пряди волос. Из груди вырвался сдавленный всхлип, впрочем, тут же заглушенный кожаной курткой, в которую с облегчением уткнулся носом развернутый сильными руками Ричарда Наги.
- Он.... - подросток замолчал, не решаясь произнести это страшное слово, и в десятой степени не передающее весь ужас произошедшего.
- Мертв, - подтвердил уловивший замешательство подростка Ричард. - Мы ничем не сможем ему помочь.
- Я... - он замер, наверно, впервые в полной мере осознавая, через какой ад прошел даже не дрогнувший при виде месива юноша. В свете последних событий депрессивная нелюдимость Ричарда казалась вполне естественной реакцией на пережитое. Внезапно захотелось разреветься от жалости к искалеченному как физически, так и морально парню и немедленно извиниться за свое невыносимое поведение. - Я....
- Все хорошо. Ты жив, и это главное. Не плачь.
- Я не плачу, - глухо пробурчал Наги, еще глубже зарываясь носом в наполовину расстегнутую куртку Ричарда.
- Не слышу праведного возмущения в голосе, - грустно усмехнулся Ричард, машинально пропуская сквозь пальцы отросшие мальчишеские волосы.
- Лучше бы позвонил уже куда-нибудь, - фыркнул Наги.
- С удовольствием бы позвонил. Только есть одна проблема.
- Какая? - Наги непонимающе уставился на телохранителя, явно не совсем понимая, о чем говорит Ричард.
- Мы находимся на объездной трассе за пять километров от особняка и за шестнадцать от города, - телохранитель мягко отстранил от себя подростка, в ответ на что он с трудом подавил разочарованный вздох. - Соответственно ни одной проезжающей мимо машины и нулевая связь.
- Мда, связи действительно нет, - Наги оставил попытки поймать хоть какой-то сигнал сети и отправил ненужный на данный момент мобильник в карман. - Шанса поймать попутку, я так понимаю, тоже. Значит, нужно идти пешком.
- Ты в полной мере осознал сказанные тобой слова? - скептически прищурился Ричард. Однако от подростка не смогла укрыться заинтересованность, проскользнувшая в голосе телохранителя. - Вокруг лес. До особняка пять километров по морозу. Ты хоть представляешь, ЧТО предлагаешь?
- Прекрасно представляю. А еще лучше я представляю наши замерзшие тушки в ближайшем сугробе. Смерть от переохлаждения пока не входит в мои планы. В твои, я так полагаю, тоже, - подросток опасливо покосился на автомобиль. - Надеюсь, хотя бы сейчас ты не станешь заставлять меня одевать шапку и шарф?
- Мне послышалось, или пять минут назад кто-то сказал, что ему и в сугробе неплохо? - подозрительно покосился на него Ричард. - Впрочем, ты прав, и замерзать я тоже не собираюсь... Что до шапки... - телохранитель метнулся к машине, через несколько секунд уже возвращаясь с многострадальным головным убором в руках. - Я по-прежнему не хочу, чтобы мой подопечный подхватил менингит.
Тяжело вздохнув, Наги одел шапку и намотал на шею шарф, да так сильно, что Ричард поневоле начал сомневаться, проходит ли в легкие подростка хоть сколько-нибудь воздуха.
- У тебя сейчас такой вид, словно ты не шарф надел, а вешаться собрался.
Наги еще раз вздохнул и поднял глаза на телохранителя:
- Идем уже.
Он поспешно зашагал вперед, чуть дрожа от довольно таки ощутимого холода, становящегося прямо таки невыносимым с наступлением ночи. Ричард нагнал его лишь через несколько метров, с трудом приноровившись к быстрому шагу подростка. Наги лишь покосился на парня, продолжая свое молчаливое шествие. Он не знал, о чем можно и о чем не стоит говорить. Он вообще не знал, с какой стороны подступиться к телохранителю и, что самое главное, о чем его можно и даже нужно спрашивать. Вернувшийся из Ирака Ричард неузнаваемо изменился, превратившись в незнакомого и абсолютно чужого ему человека, которого необходимо было узнавать заново, что, надо сказать, и не получалось у Наги в принципе. Он горько усмехнулся, неожиданно сравнив себя с сапером на минном поле. Один неверный шаг, и... Нет, этот Ричард не взорвется. Он промолчит, еще больше замыкаясь в себе, и тогда...
- Наги! - тихий голос над ухом вырвал его из плена невеселых и тяжких раздумий о такой глупой и бессмысленной жизни, протекающей в бесполезных попытках достигнуть недосягаемого.
- Наги! - Ричард удержал его на месте, мягко, но требовательно разворачивая к себе. - Все в порядке? Послушай, ты всегда можешь сказать мне, если тебя что-то беспокоит.
В голосе телохранителя сквозило такое неподдельное дружеское участие, что Наги захотелось оттолкнуть его и никогда больше не позволять приближаться ближе, чем на десять метров, потому что когда Ричард находился так близко и говорил таким голосом, он... он просто начинал терять голову.
- Не молчи. Я ведь вижу, что тебя что-то гложет, - телохранитель замолчал, с трудом подбирая нужные слова. - Что бы со мной ни произошло за эти годы, мы по-прежнему остаемся друзьями. Ты можешь мне все рассказывать, как и раньше.
- С чего ты взял, что у меня что-то случилось? - Наги умудрился достаточно взять себя в руки для того, чтобы не выдать всей степени своего расстройства и поднял на Ричарда недоуменные синие глаза, отчаянно надеясь на то, что парень не заметит, каких усилий ему это стоило. - У меня все отлично, - холодный смешок и недоуменно поднятая бровь завершили картину, и Ричард отпустил руку Наги, удовлетворившись разыгранной перед ним сценой.
- Хорошо, если так, - парень потер посиневшие от холода руки, вновь возобновляя прерванный путь.
- Ричард! - теперь уже была очередь телохранителя обернуться на зов.
Наги стянул с шеи шарф и неумело, но старательно обмотал его вокруг шеи телохранителя. Закончив с этой операцией, подросток начал стягивать перчатки, но был остановлен Ричардом, сжавшим его руки в своих:
- Не нужно. Я ценю твою заботу, но не нужно.
Наги упрямо мотнул головой и после нескольких неудачных попыток вырваться из стальной хватки телохранителя не нашел ничего лучшего, чем наклониться к сцепленным в противоборстве рукам и согреть их своим теплым дыханием.
- Наги... - голос Ричарда дрогнул.
- Тогда давай так. Держи правую перчатку. У меня будет левая. А моя правая рука будет греть твою левую, - поразившись своей наглости, Наги проделал все предложенные операции, нерешительно ухватившись за холодную мозолистую ладонь... и удивленно расширил глаза, когда почувствовал, что Ричард лишь крепче сжал доверенную ему руку в своей. Они шли по дороге в полной тишине, наслаждаясь теми редкими мгновениями, когда им вновь стали не нужны слова, потому что произошедшее единение душ смело все недоговорки и обиды, оставив лишь тепло и доверие, рожденное в наступившем молчании. Неудивительно, что расстояние в пять километров оказалось ничем, и они даже не заметили, как добрались до особняка.
Основательно замерзшие и припорошенные снегом парни вызвали жуткий переполох среди горничных и слуг, и в скором времени были обречены пройти все круги ада, начинающиеся в горячей, и, по мнению Наги, просто кипящей ванне, и завершающиеся теплой постелью, шерстяными носками, грелками и холодным градусником под мышкой. Подросток честно и мужественно терпел все издевательства и надругания над своей хрупкой и замерзшей личностью, безмолвно перенося не совсем приятные и порой болезненные процедуры, но всему когда-то приходит конец. Ангельское терпение Наги закончилось, как только в комнату внесли огромную кружку подогретого молока с жиром и пенками. Наотрез отказавшись пить предлагаемую ему гадость и для успокоения души разбив ни в чем не повинную кружку об стену, подросток улегся спать, выгнав из комнаты всех желающих окончательно добить его очередным неудобоваримым лекарством.
Утро следующего дня встретило его противным дребезжанием будильника и непереносимо ярким солнечным светом, бьющим в ничем не защищенные спросонья глаза. Наги зевнул и неохотно привстал с подушки, выключая трезвонящую адскую машину. Одноклассники, в том числе и Мамору, часто спрашивали у него, зачем нужен будильник человеку, живущему в доме, где каждая горничная была бы счастлива разбудить юного и красивого, а главное, богатого хозяина. Подросток отмалчивался, загадочно улыбаясь при каждом новом вопросе любопытствующих, и не спешил раскрывать всю прелесть своих ранних пробуждений от звонка будильника, стрелки которого неизменно были переведены на полчаса раньше необходимого. И виной этому необычному явлению, впрочем, нужно отметить, как и всем остальным необычным явлениям, происходящим в жизни Наги, был Ричард. Привыкший к военной дисциплине телохранитель так и не смог перестроиться на обычный образ жизни, взяв за привычку ежедневно вставать в шесть утра и совершать получасовую пробежку вокруг дома, невзирая на любые погодные условия и прочие жизненные неурядицы. Довольно быстро узнавший о данном факте подросток не смог удержаться от искушения лицезреть столь притягательное для глаз зрелище каждое утро, и избрал наиболее удобный способ наблюдения за объектом своих симпатий, а именно открытое настежь окно в спальне. Это утро не стало исключением из правила, и вскоре Наги уже нетерпеливо высовывался наружу в ожидании привычной взгляду пробежки Ричарда, мало обращая внимание на ветер и снег, падающий на обнаженные плечи и грудь, холодящий непривычно разгоряченную кожу. Вот... Вот, уже сейчас... Сейчас он увидит вышедшего на крыльцо Ричарда, сейчас он вдоволь полюбуется на стройную подтянутую фигуру, насладиться рельефом перекатывающихся под спортивной формой мышц, в очередной раз восхититься стремительными и грациозными кошачьими движениями телохранителя. Сейчас... Наги кинул раздраженный взгляд на часы. Ричард выбивался из графика на целых десять минут, и эта мысль рождала смутное неудовлетворение и разочарование, перемешивающееся с зарождающимся ощущением тревоги и беспокойства. Уныло прошлепав босыми ногами по холодному паркету, подросток пошарился в прикроватной тумбочке и наконец извлек на свет божий початую пачку сигарет. Так же уныло прошлепав в обратном направлении, Наги нервно щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку, остановившись возле распахнутого настежь окна. Стрелки часов неумолимо приближались к двадцати минутам седьмого, а Ричард так до сих пор и не показался. Подросток озадаченно нахмурился и, зажав сигарету в зубах, перегнулся через подоконник с целью досконального рассмотрения крыльца и близлежащих кустов.
- Наги! - громогласный голос Ричарда подросток не спутал бы ни с чьим другим. - Ты чего творишь?
Несколько секунд ему потребовалось на осознание того, что телохранитель находится в его комнате, еще несколько — для того, чтобы выпрямиться и повернуться лицом к Ричарду.
- И зачем, спрашивается, телохранитель человеку, который сам себя убьет профессиональнее любого киллера? - задумчиво поинтересовался Ричард у своего подопечного. - Ты решил, что умереть от рака легких недостаточно? Что нужно для полного счастья еще слечь с пневмонией и свернуть шею, упав с высоты третьего этажа?
Наги замер. Телохранитель подошел совсем близко. Так близко, что подросток ощущал его дыхание на своем лице. Это обездвиживало, мешало мыслить и... ужасно смущало. Ричард чуть прищурился, выдернул сигарету изо рта подростка и брезгливо выкинул ее в окно, практически сразу после этого захлопывая рамы и перекрывая доступ снегу и ветру, до сего момента беспрепятственно проникающим в комнату.
- Что я тебе говорил про сигареты? - в голосе телохранителя появились угрожающие нотки.
Увлеченный разглядыванием таких близких и таких привлекательных губ Ричарда, Наги лишь растерянно моргнул и, так и не уловив смысл заданного ему вопроса, ляпнул в ответ то, что занимало его голову вот уже тридцать минут.
- А почему ты не на пробежке?
Теперь уже настал черед Ричарда озадаченно осмысливать то, о чем только что спросил его Наги. Подросток мысленно чертыхнулся и тяжело вздохнул, понимая, что сболтнул лишнее. Еще не хватало, чтобы телохранитель провел параллель между своими пробежками и странным поведением подопечного.
- Я собирался, но звонок твоих родителей спутал все планы, - голос Ричарда потеплел, в глазах засветилось чувство, сродни нежности, но вконец смущенный Наги был слишком увлечен разглядыванием паркета, чтобы это заметить. - Они приезжают сегодня. Просили, чтобы ты никуда не ходил и остался дома, - рука телохранителя невесомо опустилась на плечо подростка. - И давно ты за мной наблюдаешь?
- Да я... - вскинул голову подросток, но внезапно замолчал и чуть заметно кивнул.
Губы Ричарда дрогнули в мимолетной улыбке. - А я и не знал. Теперь всегда буду смотреть на твои окна, а то вдруг ты опять с утра пораньше решишь покурить или из окна вывалиться... - он тихо усмехнулся, тем самым окончательно повергнув Наги в полное и бесповоротное замешательство. - И, кстати, оделся бы ты уже, что ли, - телохранитель красноречиво взглянул на пижамные штаны — единственный элемент одежды, присутствующий в данный момент на Наги. - Жду тебя через 20 минут в столовой. Наказанием за курение будет овсяная каша.
- Но...
- Никаких но. Если услышу хоть одно возражение, будешь в придачу к овсянке разогретое молоко с топленым жиром пить, - усмехнулся Ричард, закрывая за собой дверь.
- Произвол, - возмущенно буркнул Наги, но доставать из пачки новую сигарету не стал. Вяло одевшись и не менее вяло причесавшись, подросток подхватил с пола брошенную еще вчера школьную сумку и спустился в столовую. Ричард уже сидел там и с независимым видом пил кофе, время от времени поглядывая на часы.
- Давай свою овсянку, - полностью смирившийся со своей участью Наги сел за стол, с мученическим видом взирая на дымящуюся тарелку с кашей.
- А почему ты с сумкой? Я же передал тебе слова твоих родителей. Они сказали, что приедут в любой момент и совсем ненадолго, поэтому очень просили, чтобы ты сегодня никуда не ходил и дождался их, - Ричард нахмурился. Он не любил повторять одно и то же по нескольку раз.
- Мне наплевать, когда они приезжают. Если выбирать между ними и школой, я выбираю школу, - категорично отрезал подросток, через силу запихивая в себя очередную ложку каши. - В любом случае, дома я не останусь и ждать их не буду. И, кстати, почему сегодня меня будил ты, а не дворецкий?
- Вообще я лишь хотел тебе про звонок родителей сказать. И решил, что минутой позже - минутой раньше тебя разбудить... В общем, не имеет особой разницы, - Ричард замолчал, задумчиво разглядывая лицо подростка. - Может, все же...
- Нет. Я не буду оставаться дома. Если хотят меня увидеть, пусть в школу сами заедут, - наконец доев опостылевшую кашу, Наги облегченно вздохнул и встал из-за стола, выжидающе косясь на телохранителя. - Идем?
- Идем, - пожал плечами Ричард.
Через пятнадцать минут пререканий и обид, вызванных той же самой злосчастной шапкой, они все же вышли на крыльцо. На этот раз, к превеликому удовольствию Наги, перепалка была обоюдной, и шапка, шарф и перчатки красовались теперь не только на подопечном, но и на охраннике.
- Ой, а машина то... - растерялся Наги, вспомнив события вчерашнего вечера. - Отец за коллекцию прибьет, если что-то возьмем.
- Не волнуйся, пешком не пойдем, - загадочно улыбнулся Ричард и скрылся в гараже. Впрочем, через минуту уже появился вновь, гордо выводя из ворот великолепный черный мотоцикл, тот самый, из новых разработок, свободно проходящий даже по глубокому снегу. Как смутно догадывался Наги, тут явно не обошлось без запчастей от снегоходов. - Ну что? Не разочарован?
Не верящий свалившемуся на его голову счастью подросток лишь потрясенно вздохнул и с благоговением дотронулся до переливающегося хромированного бока. Мотоцикл. Недостижимая мечта всей его жизни, стальной красавец, так и зовущий в стремительный полет по трассам и городским магистралям. Родители были помешаны на здоровье сына, а мотоциклы называли не иначе, как адскими машинами-убийцами, поэтому Наги даже не пытался заикаться о своем тайном желании. Но... Ричард ведь не мог этого знать, верно?
- Ну так как? Едем? Или боишься? - хитро сощурил глаз телохранитель.
Наги насупился. Иногда Ричард его ужасно раздражал. Примерно так же, как сейчас:
- И ничего я не боюсь, - возмутился подросток, одевая мотоциклетный шлем, услужливо протянутый ему чуть улыбающимся телохранителем.
- Ну вот и отлично. Держись крепче, - Ричард застегнул куртку и одел шлем.
С трудом взгромоздившийся на «мотоход» Наги растерянно закусил губу. Легко сказать «держись крепче». Гораздо сложнее найти то, за что можно держаться, сидя позади мотоциклиста. Конечно, сиденье здесь было не в пример шире, чем у мотоцикла, но слететь в сугроб на ближайшем повороте не хотелось. Чуть помедлив, подросток нерешительно обхватил телохранителя за талию. Неожиданный рывок, последовавший сразу за его действием, заставил Наги тихо охнуть и крепче обнять телохранителя, прижавшись к нему всем телом в тщетной попытке унять бешено колотящееся то ли от страха, то ли от восторга сердце. Пятнадцать минут бешеной гонки по пустынной трассе, дурманящие голову не хуже наркотиков и алкоголя, оборвались так же внезапно, как и начались. Ричард мягко сбавил скорость и затормозил, прижавшись к обочине дороги.
- Извини. Не надо было так резко стартовать, - голос телохранителя звучал странно надтреснуто и хрипло.
Наги еле слышно вздохнул и с большой неохотой оторвался от Ричарда, последовав его примеру и стянув с головы шлем:
Это было круто! - он радостно рассмеялся, стараясь не обращать внимания на странный тон телохранителя и вполне недвусмысленную реакцию своего организма на близость Ричарда. - Я всегда мечтал прокатиться, но как-то не получалось, - подросток, и без того отодвинувшийся от телохранителя ровно настолько, насколько позволяло сиденье мотоцикла, решил не испытывать судьбу и соскочил на припорошенную снегом землю под предлогом того, что ему просто необходимо размяться. «Припорошенная снегом земля», к большому удивлению Наги, на деле оказалась глубоким сугробом, куда он и не замедлил провалиться в результате своего опрометчивого прыжка.
- Ну и что это было? - хмыкнул Ричард, с улыбкой наблюдая за тщетными попытками подопечного выбраться из снежного плена. - Ты решил охладиться?
- Угу, - буркнул пыхтящий как паровоз Наги. - Температура -35 как раз располагает к принятию холодных ванн.
Подросток поморщился и замер. Сугроб определенно благотворно сказался на его организме, охладив неуместный в данной ситуации пыл, но очередной неосторожный рывок с целью вырваться из снежного плена отозвался неожиданной болью в ноге.
- Ты себе еще и ноги решил переломать? Ну кто же так из сугробов то выбирается? - телохранитель в притворном изумлении развел руками, но все же подошел ближе.
Краткое мгновение — и подросток сам не заметил, как оказался на руках у Ричарда. Осторожно поставив подопечного на дорогу, телохранитель чуть улыбнулся:
- Здесь хотя бы не провалишься?
- Не провалюсь, - Наги покраснел при мысли о том, как глупо и комично это смотрелось со стороны. - Я же не думал, что там сугроб по колено!
- Не думал он! А кто за тебя думать будет? Я, что ли? - щелкнул его по носу Ричард.
Наги насупился, профессионально скрывая торжествующую улыбку за этой недовольной гримасой. Стены апатии и отчуждения, воздвигнутые Ричардом между собой и окружающим миром, постепенно рушились, сдаваясь под постоянными бомбардировками подростка, не оставляющего своего друга одного ни на минуту, за исключением, пожалуй, разве что ночей.. все чаще и чаще тот, прежний Ричард возвращался, проявляясь в легких улыбках и тихом смехе, ироничном тоне и мягких дружеских подколках, обращенных к Наги. И подросток был счастлив, замечая все новые и благотворные изменения, происходящие с дорогим его сердцу человеком.
- Ладно, не дуйся. Я ведь любя, - усмехнулся Ричард, отворачиваясь, чтобы поглядеть на какую-то дребедень, валяющуюся на дороге, словно специально не желая видеть реакцию подростка на свои слова. Наги нервно сглотнул, пытаясь вдохнуть неожиданно исчезнувший из легких воздух, и потер так внезапно побледневшее лицо в попытке вернуть коже хоть какой-то румянец. Он прекрасно осознавал, что Ричард сказал «любя» безо всякой задней мысли, стремясь успокоить «младшего братишку», но почему-то от этого понимания не становилось легче.
- Хочешь научиться? - внезапно нарушил молчание Ричард, поставив своего подопечного в очередной беспросветный железобетонный тупик.
- Э-э-э... В смысле? - выдавил из себя Наги.
- Садись за руль, - усмехнулся телохранитель. - Думаешь, я не замечал твои полные страсти взгляды?
- К-к-какие взгляды? - начал заикаться вновь побледневший, теперь уже от страха быть разоблаченным, Наги.
Не хватало еще, чтобы Ричард узнал о нездоровой любви своего подопечного и разорвал их и без того некрепкие и двойственные отношения.
- Пожирающие, - рассмеялся Ричард. - Любой мотоцикл провожаешь полным страсти взглядом, да так, что мне страшно становится. А этого красавца как увидел, так и вовсе в ступор впал. Так что садись за руль, управлять мотоциклом учить буду.
- А-а-а...
- Думаю, что могу считать это за согласие, - Ричард подтолкнул Наги вперед, помогая усесться на водительское место.
Пути назад не было, и вскоре подросток уже гнал мотоцикл по пустынной трассе, пугаясь ударившему в голову адреналину и тщетно стараясь не обращать внимание на «подстраховку» Ричарда, выражающуюся в его сильных руках, сжимающих руки Наги на руле. Учитывая тот факт, что, для того, чтобы помогать подопечному управлять мотоциклом, телохранителю пришлось максимально близко прижаться к Наги, подросток был не совсем уверен, что правильный вариант развития событий, но лучшего он придумать не мог. Завороженный новыми для него ощущениями полной свободы и близости Ричарда, Наги и сам не заметил, как они въехали в город. Решение вновь поменяться местами в пригородной черте забылось, оттесненное на задворки сознания удовольствием, получаемым от недавно исполнившейся мечты.
Внезапно руки Ричарда сжались, помогая подростку резко завернуть в бок. Не совсем осознавший, что происходит, Наги подчинился, послушно затормозив.
- Какого... – телохранитель подавился ругательством, бросив взгляд на ошарашенного его яростью подростка. - Зачем нужно было лезть под колеса? Жить надоело?!
- Во-первых, я не лез под колеса, а переходил дорогу там, где это было необходимо мне, - незнакомец вернул телохранителю не менее свирепый взгляд.
Наги нахмурился. Внешность грубияна не оставляла желать лучшего, и у подростка не могло быть знакомых из ТАКИХ кругов, но голос был определенно...
- А во-вторых, - продолжил парень. - Убери сопляка подальше от такой опасной штуки и купи ему игрушечную машинку, все безопаснее будет.
- Что я должен сделать? Я не расслышал, - голос телохранителя, в мгновение ока оказавшегося рядом с незнакомцем, прозвучал угрожающе тихо, не предвещая парню ничего хорошего.
- Хидака-сан?! - Наги неверяще потряс головой, слезая с мотоцикла. - Это вы?!
- Вот засада то! - буркнул незнакомец. - Даже тут везде японцы шляются! Что, больше мест никаких нет? Японии мало? И вообще. Мальчик, отвернись и сделай вид, что ты меня не видел.
Он торопливо направился в сторону автобусной остановки, но Наги умел быть настырным:
- Хидака-сан! Я же все матчи с вашим участием в детстве смотрел! Я ваш поклонник! Можно автограф?
- Сопляк, отвали, а?! - отмахнулся Хидака-сан, заметно прибавляя шаг.
- Послушай, если ты действительно тот, за кого он тебя принимает, неужели так сложно дать ему автограф? - остановил парня за руку Ричард. - Много времени это не займет, - в руку недовольной знаменитости легла стодолларовая купюра.
Соблазн оказался слишком велик и вскоре, побогатев на 500 долларов, Хидака-сан покорно подписывал всунутый ему учебник по географии и пытался ответить на вопросы, сыпавшиеся из подростка как из рога изобилия.
- Ричард, а он ведь так и не ответил, куда пропал на столько лет и почему оказался здесь, да еще и в таком состоянии, - расстроено пожаловался Наги, глядя вслед удаляющемуся кумиру. - А ведь он был лучшим вратарем за всю историю японского футбола. Его никто не мог превзойти.
- Мало ли что могло приключиться с человеком, - задумчиво ответил Ричард. - Есть вещи, которые не нужно говорить никому, даже самым лучшим друзьям...

---

[Tenshi no Akuro]

Название временно отсутствует.
Автор: перед вами.
Статус: в процессе.
Пейринг: Кроуфорд/Шульдих, Наги/Фарфарелло, но это не конец.
Рейтинг: NC-13.

Улицы ночного Нью-Йорка поражали взгляд приезжего с первой секунды его пребывания в этом гигантском котле всевозможных национальностей и разнообразных социальных групп. Город напоминал огромный многоэтажный муравейник, суета в котором не только не стихала, но лишь нарастала с наступлением ночи. Прекрасно освещенные витрины магазинов, неоновые вывески ночных клубов и игорных заведений, уличные фонари, отблески фар вечно мчащихся куда-то машин, свет из окон квартир... Все это ослепляло своим показным великолепием, въедалось в кожу, смешиваясь с непрерывными гудками автомобилей, воем сирен, гулом голосов и отголосками музыкальных ритмов, доносящихся из-за неплотно закрытых дверей танцполов и казино, проникало в кровь, отравляя саму сущность человека, вызывая болезненное привыкание к самому сильному наркотику среди всех, когда-либо произведенных на свет — к Нью-Йорку. Увидевший его лишь однажды, навсегда становился его рабом, непроизвольно подстраиваясь под бешеный ритм городской жизни, вдыхая пьянящий запах свободы и вседозволенности, царящий в сердце Америки — великой страны, основанной непрекращающимися и по сей день потоками аферистов, мошенников, уголовников и искателей лучшей жизни. Страны, созданной несколько веков назад и достаточно окрепшей для того, чтобы обеспечить достойное существование преступным группировкам и уличным бандам, выросшим на благодатной почве всеобщего равенства и свободы слова.
Брэд Кроуфорд, привлекательный юноша двадцати четырех лет от роду, представлял собой яркий образец человека, влюбленного в свою мятежную и непокорную страну. Выросший на грязных улицах и в подвалах домов, прошедший все круги ада со своей оставляющей желать лучшего компанией, переживший несколько далеко не лучших лет в одном из многочисленных сиротских приютов, Брэд слишком рано осознал всю мелочность и ничтожность существ, именующих себя гордым званием «человек». Трудное детство и невыносимые жизненные условия закалили его характер, в полной мере подготовив юношу ко всем перепитиям и трудностям дальнейшей взрослой жизни, а многочисленные уличные знакомые привили ему должное уважение к воровским и преступным законам, попутно одарив смышленного паренька рядом вредных и не совсем нужных привычек, от которых Брэд не стремился избавляться и по прошествии многих лет. Будучи не обремененным такими ненужными глупостями, как нормы морали и нравственности, Брэд достаточно хорошо ориентировался в бурлящем потоке людской жизни и легко приспосабливался под ежеминутно меняющийся окружающий мир, полностью довольствуясь страной, чья нравственность могла быть сравнима лишь с нравственностью дорогой проститутки. Неудивительно, что Нью-Йорк стал для него вторым домом практически сразу после долгого и утомительного переезда, вызванного не столько практической необходимостью, сколько изменением семейного положения его приемной матери.
Будучи достаточно привлекательной женщиной несмотря на свои неполные сорок лет, Джессика Кроуфорд привлекала восхищенные взгляды противоположного пола и с легкостью покоряла сердца всех мужчин, имевших неосторожность оказаться в радиусе действия ее наповал сражающих чар. Ее извечное кокетство и жеманность, изящность движений и благородный вид резко контрастировали с подкупающе искренней прямотой и порой откровенно детскими выходками, причудливо переплетаясь между собой в невиданном диком танце, создавая неповторимый и сложный для понимания образ женщины-загадки, женщины-богини. Природная красота и эксцентричное поведение Джессики выделяли ее из толпы, выгодно подчеркивая ее превосходство над другими особями женского пола, привлекая к ней толпы разношерстных кавалеров и поклонников, а не исчезнувшие с годами наивность и доверчивость туманили разум, мешая разглядеть истинные намерения мужчин под маской сумасшедшей влюбленности и трогательного восхищения. И даже если кто-нибудь пытался намекнуть чересчур увлекшейся женщине, что ее очередная пассия — не совсем удачная партия для серьезных отношений и тем более для брака, Джессика лишь смеялась в ответ и с головой окуналась в водоворот новых эмоций и чувств, вновь наступая на свои уже ставшие привычными и родными грабли, ведь она была выше этих ложных и грязных обвинений.
Брэд уже давно потерял счет бесчисленным романам и увлечениям приемной матери, смирившись с ними, как с неизбежностью судьбы. В конце концов, он и сам был в определенной степени одним из «увлечений» - интересной диковиной игрушкой в неуклюжих, и даже порой жестоких женских руках. Одному богу известно, какая сила двигала Джессикой, когда, повинуясь внезапному порыву, она появилась на пороге детского дома с безумным желанием усыновить ребенка, желательно красивую девочку с золотыми локонами и огромными голубыми глазами. И даже Джессика не могла объяснить, почему вместо требуемой фарфоровой куклы-девочки она взяла на воспитание черноволосого хулигана с уже проявившимися на тот момент яркими преступными замашками и длинным перечнем как легких проступков, так и серьезных правонарушений. В надежде получить ответ на этот вопрос Брэд с завидной регулярностью подводил их и без того редкие и напряженные разговоры к интересующей его теме, но Джессика лишь отмахивалась от него, как от назойливой мухи, и торопливо убегала на очередное «многообещающее» свидание. Ему лишь оставалось в очередной раз подавить в себе волну растущего раздражения на приемную мать и переключиться на другие, более насущные и важные проблемы, такие как, например, оплата счетов за квартиру и коммунальные услуги, или пополнение скудных запасов еды в холодильнике. Ведь Джессика, как и все ветреные и витающие в облаках натуры, очевидно, даже не задумывалась о таких мелочах. Мысли о банальных бытовых проблемах вообще довольно редко посещали ее прелестную головку, а в стадии развития очередного романа никакие мысли не приходили к ней в голову вообще. В результате Брэд был даже искренне рад тому, что последний ухажер как-то незаметно перешел в следующую фазу отношений, и начал носить гордое звание «жених», а два месяца назад и вовсе стал пятым по счету мужем, официально узаконив свои отношения с Джессикой. Очередным отчимом Брэда оказался крупный бизнесмен, владелец целой сети ресторанов и магазинов, пожилой и сказочно богатый японец Такатори Рейдзи. Достаточно быстро оценив ситуацию, сложившуюся на тот момент между матерью и сыном, он счел необходимым кратковременное и ненавязчивое вмешательство, начав мягко и незаметно направлять Джессику в ее поступках и словах. Вследствие этого, начиная с относительно счастливого дня, ознаменовавшего радостное событие бракосочетания в тихом провинциальном городке, жизнь Брэда Кроуфорда легла в более спокойное русло. Новоиспеченный отчим с готовностью взвалил на себя все хлопоты, связанные с их переездом и обустройством на новом месте, коим являлся его дом в пригороде Нью-Йорка. По прошествии месяца Брэду удалось выявить еще несколько положительных моментов в создавшейся ситуации, а именно перевод в более престижный университет, личная двухкомнатная квартира, шикарная комната в загородном доме отчима, автомобиль, куча денег и неограниченная свобода действий, продиктованная спецификой местного уклада жизни. Все это он успел узнать из короткого, но содержательного разговора с отчимом, приехавшим забрать Джессику в Нью-Йорк. Брэду необходимо было остаться в городе на неопределенное время, чтобы уладить некоторые незаконченные дела, и мистер Такатори любезно согласился не только оплатить все расходы, но и прислать за юношей свой личный вертолет, когда это потребуется. Такое начало их знакомства не могло не привести к развитию последующих уважительных, и даже несколько дружеских отношений пасынка и отчима, и по прошествии нескольких недель Брэд вылетел в Нью-Йорк с твердым намерением увидеться с Рейдзи сразу по прибытии в город, и лишь затем отправиться на предназначенную ему квартиру.


***


Нью-Йорк встретил его сильным, пронизывающим до мозга костей ветром и обильным снегопадом, делающим видимость практически нулевой. Пожилой летчик, громко и нецензурно выражавшийся то на американском, то на смеси родного итальянского и испанского, умудрился все-таки посадить вертолет, попутно успев призвать все кары, небесные и земные, на своих работодателей и некоторых мажоров, которым в такую стужу дома не сидится. Вовремя поняв, что от этого грубого мужлана зависит его жизнь, Брэд благоразумно молчал весь перелет, и даже после посадки не осмелился дать достойный отпор старику, решив, что от него не убудет, а летчик все-таки пожилой чедовек, и нужно принимать во внимание его солидный возраст и нестабильную психику, которая, судя по перелету, у старикашки была явно не в порядке.
Кивнув в такт своим мыслям и порадовавшись такой разумной идее, посетившей его голову, Брэд зашагал по направлению к, как он предполагал по пятнам света, виднеющимся за снежной завесой, аэропорту. Между тем стихия радовалась жизни. Узоры из мокрого снега, в секунду облепившего лицо юноши, были поистине великолепны. Белые хлопья кружились в бешеном танце, словно пытаясь создать вокруг Брэда мертвую зону безмолвия и пустоты. Порывы необузданного ветра вносили свою лепту в царящее безумие, швыряя все новые и новые порции снега за шиворот плаща, раздувая длинные полы, донося леденящий холод даже до самых защищенных частей тела. Недовольно поморщившись, Брэд поплотнее запахнул полы плаща и ускорил шаг. Он ненавидел такую погоду. Он вообще не переносил холод в любом его проявлении, а зимние месяцы воспринимал как персональное проклятье, ниспосланное на его голову, очевидно, за страшные грехи прошлой жизни. И даже живя на юге страны, в штате, отличавшимся довольно теплыми зимами, Брэд предпочитал выходить на улицу крайне редко и лишь в случае серьезной необходимости, а о том, чтобы вытащить его «прогуляться и подышать свежим морозным воздухом», не могло быть и речи.
- И угораздило же меня прилететь в такую погоду, - Брэд практически бежал рысью, безуспешно пытаясь справиться с дрожью, охватившей все его тело после нескольких секунд пребывания на ветру. От непогоды не спасал даже застегнутый на все пуговицы плащ. Впрочем, данная деталь гардероба служила скорее средством по привлечению внимания противоположного пола, но никак не защитой от снега и ветра. Благодаря тонкости и мягкости дорогой ткани, плащ сидел как влитой, выгодно подчеркивая все достоинства худощавой стройной фигуры парня, что ни в коей мере не способствовало уменьшению просто огромного количества девушек, влюбленных в Брэда и безуспешно пытающихся склонить его к отношениям более серьезным, чем секс на одну ночь. В свою очередь, парень нисколько не стремился перейти к более близкому, а следовательно, обременительному для него знакомству, и профессионально избегал повторных встреч и утомительных объяснений со своими бывшими пассиями, не имея ни малейшего желания обсуждать то, что и так было заведомо ясно обоим.
- Ну и где этот чертов аэропорт? - Брэд уже начал всерьез сомневаться в правильности выбранного им направления, окончательно заблудившись в свирепствующих снежных вихрях. - Куда мы вообще залетели?! И где этот старый...
Закончить лестную характеристику горячо любимого им летчика Брэду не дала стена, в которую он наконец-таки ткнулся носом. Воодушевленный присутствием твердой опоры под руками, юноша пошел вдоль стены, и еще через пару минут мучений с облегчением нащупал дверную ручку окоченевшими до невозможности пальцами. Окончание невыносимых мучений на холоде ознаменовалось скрипом открывающейся под его напором двери, и в следующее мгновение он с наслаждением окунулся в блаженное тепло довольно таки хорошо отапливаемого помещения.
- Мистер Кроуфорд! Мистер Кроуфорд! Мистер Кроуфорд! - выкрикивая его фамилию, словно спасительную мантру, к нему приближалось несуразное существо неопределенного пола, при ближайшем рассмотрении оказавшееся неуклюжей невзрачной девушкой в сером вытянутом свитере. - Добрый вечер, мистер Кроуфорд! Простите, что не могла встретить вас сразу возле вертолета. В городе сейчас очень много пробок, по дорогам практически не проехать из-за снегопада. Да еще и водитель отказался ехать даже на средней скорости! Видимость просто ужасная, и дворники не спасают, и... - выпалив на одном дыхании эту длинную речь, и так и не закончив фразу, девушка сделала небольшую паузу, чтобы запастись новой порцией воздуха для очередной оправдательной тирады. Вовремя разгадав ее намерения, Брэд поспешил вклиниться в монолог с целью избавить себя от тонкого монотонного голоса девушки над ухом:
- Не волнуйтесь вы так. У меня нет никаких претензий ни к вам, ни к водителю автомобиля, на котором вы ехали в аэропорт.... Кстати, об аэопорте. Где мы сейчас находимся? - не замечавший до недавнего времени ничего, кроме тепла и скамейки возле входа, которую он облюбовал в качестве удобного сидячего места, Брэд наконец-то догадался как следует осмотреться вокруг. Они находились в светлом просторном помещении с высокими потолками и зелеными стенами. Оживленно сновавшие туда-сюда люди не обращали на него ровно никакого внимания, в лучшем случае обходя его стороной, в худшем растерянно задевая плечом или наступая на ноги. Настораживало и отсутствие авиакасс, скамеек, таможни и прочей дребедени, без которой просто не мог обойтись любой уважающий себя аэропорт.
- Эм... Ну, знаете, время вашего возврщения было выбрано очень неудачно, и... - девушка замялась, машинально поправляя выбившуюся из тугого мышиного хвостика прядь. - И... нам пришлось договариваться с компанией, транспортирующей грузы из Англии... У них много посадочных полос, практически в каждом штате....
По мере продолжения предложения голос девушки становился все тише и тише, так что последние слова юноша так и не смог разобрать.
- Хм, ну тогда все хотя бы становится ясно насчет старикашки. Он, наверно, людей в последний раз лет пятьдесят назад перевозил, - Брэд с трудом сдерживал смех, глядя на вконец смущенную и заикающуюся от страха девушку. - Позвольте хоть поинтересоваться, к какому виду грузов я отношусь?
- К унитазам, - прошептала вконец покрасневшая то ли от стыда, то ли от смеха девушка.
Брэд расхохотался:
- С унитазами меня еще никто не сравнивал! Спасибо, дорогой отчим! Удружил!
- Э-э-э... а как вы долетели? - девушка нерешительно подняла на него кажущиеся маленькими из-за толстых стекол очков глаза.
- Вполне сносно для унитаза, - юноша вновь фыркнул и рассмеялся, представив яркую картину себя в виде всем известного средства для справления нужд. - Можно еще полюбопытствовать: я записан в официальных бумагах как один или несколько унитазов?
- Как несколько особо ценных, фарфоровых, - выдавило из себя серое существо, вновь меняющее цвет на ярко-красный.
- Это уже радует, - наконец, отсмеявшись, Брэд обрел способность говорить на серьезные темы и, увидев забавно хмурящееся лицо девушки, поспешил уверить ее в том, что перелет прошел просто отлично, и никаких претензий к компании по перевозке унитазов он не имеет.
- Ой, ну тогда все в порядке. А я то думала... - девушка так и не удостоила Брэда великим знанием того, о чем она только-что думала, оборвав фразу на полуслове. - Ой, я ведь даже не представилась! Помощник мистера Такатори, Элизабет Сандерсон. Но все зовут меня Лиззи, - девушка смущенно потупилась, ощутив на себе оценивающий и практически раздевающий взгляд Брэда.
Отметив, что на Элизабет эта серая мышка ну никак не тянет, юноша чуть прищурился и насмешливо улыбнулся:
- Ну что ж, Лиззи, будем знакомы. Можешь звать меня Брэд. А то когда ты мне «выкаешь» и мистером Кроуфордом называешь, я себя древней развалиной ощущаю. Договорились?
- Д-д-договорились, - кивнула Лиззи, вновь мило покраснев.
- Ну вот и славно, - хмыкнул юноша, нетерпеливо оглядываясь и переступая с ноги на ногу так, словно готов был сию минуту сорваться с места в нужном направлении. - Итак, я уже отогрелся и готов к очередному подвигу, а именно к преодолению расстояния от здания до машины.
- Ой, точно! Пойдемте, пойдемте.... ой.... пойдем, - виновато улыбнулась Лиззи. - Все привыкнуть никак не могу.
Девушка оттянула рукав и без того вытянутого свитера, и выудила из под кучи коробок груду серо-черного материала. Прошло еще не менее минуты, прежде чем Брэд с ужасом осознал, что серо-черная груда являлась длинным старомодным пальто явно с мужского плеча, и застиранными грязно-белыми шарфом, шапочкой и рукавичками. Потрясенно прикрыв рукой готовый растянуться в предательски широкой улыбке рот, юноша осознал, что Лиззи ему придется принять как вторую неизбежность судьбы после его горячо любимой мамочки.
- Мистер Кро...ой... Брэд, нам туда, девушка прошествовала вперед, жестом приглашая юношу следовать за собой.
К его приятному удивлению, водитель умудрился припарковать автомобиль в двух шагах от крыльца, так что Лиззи, да и он сам, разместились на заднем сиденье мерседеса с максимальными удобствами, не успев даже толком почувствовать пронизывающий холод, на котором они находились несколько секунд пути от крыльца до салона автомобиля.
- Добрый вечер, мистер Кроуфорд, - хмуро поприветствовал Брэда водитель. Неудачный вы день выбрали для перелета.
- К сожалению, данный факт я осознал лишь находясь на высоте трехсот миль над Аризоной... Позвольте узнать, с кем я сейчас разговариваю. Не могу же я обращаться к вам «эй, ты!»
- Мистер Блэквуд, сэр. Всегда к вашим услугам, - шофер чуть склонил голову, позволяя Брэду рассмотреть свое лицо в зеркале заднего вида, и завел мотор.
- Вы англичанин? - юноша с любопытством разглядывал сухощавого, седовласого мужчину, гордо восседающего на водительском месте.
- Да, сэр, - машина мягко тронулась с места, медленно набирая приемлемую в данных погодных условиях скорость. - Прошу вас воздержаться от последующих вопросов, если вы хотите, чтобы я не отвлекался от дороги и благополучно довез вас домой.
Дальнейший путь прошел в полном молчании, нарушаемом лишь негромким похрапыванием уснувшей на плече у Брэда Лиззи. За неимением более увлекательного или хотя бы более полезного занятия, юноша уставился в окно, тоскливым взглядом провожая заснеженные холмы и темные громады складских помещений, гаражей и полуразрушенных зданий, проступающие особенно четко из темноты, не забеленной недавно кончившейся пургой. Столь однообразное, а потому и очень утомительное зрелище не могло не способствовать появлению матушки-апатии. Впрочем, следом за ней увязался вездесущий дядюшка морок, и Брэд провалился в хоть и беспокойный, но такой долгожданный и необходимый для него в данный момент сон.
Из крепких объяий Морфея бедного и невыспавшегося юношу бесцеремонно выдернул гудок автомобильного клаксона с последующим крутым поворотом на скорости сто двадцать километров в час. Судя по оживленному лицу водителя, сие безобразие было его рук делом. Более того, данное безобразие явно доставляло ему огромное удовольствие, что было гораздо страшнее. Вслед за этой жуткой догадкой пришло запоздалое осознание того, что в этот вечер ему определенно крупно везет на сумасшедших старикашек, имеющих своеобразное представление о перевозке пассажиров, и Брэд окончательно загрустил. Пока воображение юноши услужливо рисовало картины разбитой в лепешку или, в лучшем случае, перевернутой машины, седовласый шумахер заложил еще пару лихих виражей и, к большому облегчению Брэда, выехал на относительно прямую лесную дорогу. Удобно устроившаяся на плече Кроуфорда Лиззи даже и не думала просыпаться, сладко причмокивая во сне и бормоча какой-то бред про котят в корзинке. В который раз за последние несколько часов Брэд тяжело вздохнул. Если это чудовище еще и слюни пускать начнет... С плащом от Армани можно будет распрощаться раз и навсегда, не говоря уже о тяжелой моральной травме несчастливого обладателя данного плаща, и не менее тяжелой черепно-мозговой травме обладательницы слюней.
Чудовище на плече зачмокало еще больше, а потом, затихнув на некоторое время, захрапело в полную силу своих явно неслабых легких. Брэд застонал и обессиленно откинулся на спинку сиденья, мысленно взывая ко всем богам в мольбе о прекращении этой муки.
- Мы подъезжаем, сэр, - шофер, видимо, решил на полставки поработать посланцем богов.
Мерседес свернул на широкую заасфальтированную подъездную аллею, медленно проезжая мимо декоративных кустарников и скульптур. Кованые железные ворота распахнулись как по мановению волшебной палочки, пропуская автомобиль во внутренний двор перед особняком.
- Ну наконец-то, - Брэд с облегчением скинул с плеча Лиззи и вышел из машины, подставив лицо под плавно падающие с неба хлопья снега. Пурга прекратилась практически сразу после того, как они выехали из перевалочного пункта перевозок, и в воздухе заметно потеплело. Юноша с наслаждением потянулся, оглядываясь вокруг. Как оказалось, подъездная аллея продолжалась и здесь, за забором. Единственное отличие заключалось лишь в том, что здесь она была выложена цветной плиткой, образующей довольно причудливый узор. По обе стороны аллеи расположились ряды ровно посаженных акаций, а чуть позади кустарника начинались группы высоких лиственных деревьев с согнувшимися под тяжестью снега ветвями. Массивное здание особняка на добрых несколько метров возвышалось над кронами многолетних вязов, демонстрируя любопытному взгляду юноши кипенно-белую гладь стен, цветную черепицу крыши и заросли пожелтевшего и засохшего, но все еще держащегося на своем месте вьюна, еще летом добравшегося до окон третьего этажа и уютно расположившегося на мельчайших неровностях и зазубринах предоставленной в его распоряжение поверхности. От любопытного взгляда Брэда так же не могло укрыться и количество охраны, выставленной в саду перед домом, а так же обилие вечно голодных бойцовских собак, беспрестанно курсирующих по вверенному им участку. Кстати говоря, эти милые четвероногие создания явно успели облюбовать его в качестве ужина, и если бы не строгий окрик одного из охранников, Брэд бы наверняка имел честь поближе познакомиться с адскими любимчиками обитателей особняка. Получив полуприветственный-полуразрешающий проход жест, юноша с некой опаской миновал скалящихся псов и прошел вперед по аллее. Не прошло и пяти минут, как он оказался прямо перед внушающим благоговение зданием.
- С прибытием, мистер Кроуфорд, - парадные двери особняка внезапно распахнулись, являя взору ошарашенного Брэда идеального дворецкого конца восемнадцатого века.
Юноша хмыкнул и, мысленно отметив явную склонность отчима к англичанам, поднялся по каменной и, по его мнению, слишком вычурной лестнице наверх.
- Прошу вас пройти в дом, сэр, - отвесив изящный полупоклон, мужчина отступил в сторону, пропуская Брэда внутрь. - Мистер Такатори просил передать вам свои глубочайшие извинения за то, что не может поприветствовать вас лично, так как...эм...миссис Такатори было необходимо срочно сменить обстановку, и господа отправились в кругосветный круиз. Но мистер Такатори настаивает на том, чтобы вы оставались в особняке столько, сколько потребуется, - во время этой тирады дворецкий не оставался на месте и умудрился снять с зазевавшегося Брэда промокший от снега и изрядно потрепанный ветром плащ. - Желаете пройти в свою комнату и отдохнуть или хотите для начала поужинать?
- Поужинать, - юноше не терпелось отделаться от чудо-машины, в народе называемой просто дворецким. Руководствуясь этим стремлением, Кроуфорд поспешил воспользоваться любезным предложением отчима «чувствовать себя как дома» и ретировался в ближайшую дверь слева по коридору. Незнакомая комната встретила его уютным полумраком и негромким потрескиванием поленьев в камине. Отблески ровного пламени ложились на шоколадные стены, расцвечивая их в палитру теплых осенних тонов, скользили по красному бархату штор, даря материалу разнообразие ярких причудливых оттенков, осторожно подбирались к кожаной обшивке дивана и кресел, стремясь придать теплоту даже черной холодной коже.
- Не желаете чего-нибудь выпить?
Потерявший бдительность Брэд вздрогнул, только сейчас окончательно убедившись в том, что вездесущий дворецкий достанет его везде и явно когда-нибудь доведет до обширного инфаркта, в очередной раз неслышно подкравшись со спины. Мудро рассудив, что небольшое количество алкоголя для его расшатанных нервов будет как нельзя кстати, юноша с удовольствием воспользовался предложенными услугами.
- Коньяк, если можно, - кивнул Брэд. Дворецкий с легким полупоклоном удалился, наконец оставив в покое жаждущего одиночества юношу.
Проводив взглядом выплывающую из комнаты фигуру дворецкого, Брэд облегченно вздохнул и, потянувшись, довольно комфортно расположился на мягком диване.
- Утомляет, не так ли? - тихий голос из темного угла за шторой прозвучал, мягко сказать, неожиданно и зловеще, и Кроуфорд с гордостью отметил, что в этот раз даже мимикой не выдал всю степень своего глубочайшего удивления.
- Он меня пугает. Это точно не робот? - неудачно попытался пошутить Брэд, силясь разглядеть своего собеседника.
- Сам порой задаюсь этим вопросом, - в углу наметилось легкое шевеление, и уже через несколько секунд незнакомец приблизился к дивану, щурясь от падающих в глаза огненых бликов. - И еще... Говорите тише, в этом доме слишком много лишних ушей, - парень меланхолично уставился на огонь, засунув руки в карманы черных протертых джинс.
- Можно уточнить: ушей все-таки много, или же они одни, но удачно расположены? - хмыкнул догадывающийся о владельце ушей Брэд.
Незнакомец кинул на него быстрый заинтересованный взгляд, в котором явственно читалась довольно высокая оценка его умственных способностей, и бесшумно метнулся к двери. Через секунду дверь уже была все так же бесшумно распахнута.
- Коньяк, сэр, - выдавил из себя стоящий в дверном проеме дворецкий, метнув испепеляющий взгляд на парня, раскрывшего его местонахождение, на что тот лишь пожал плечами.
- Да, спасибо. Оставьте, пожалуйста, здесь, на столике, и закройте дверь с той стороны, - теперь настала очередь Брэда прочувствовать на себе коронный пепелящий взгляд кибер-машины с большими локаторами, настроенными на любые частоты этого дома.
- Почему вы принесли лишь бутлку? Вы что, полагаете, что джентельмен будет пить прямо из нее? - поражая убийственной холодностью голоса незнакомец медленно приблизился к столу, на котором и воздвигался несчастный коньяк. - Будьте добры принести хотя бы стакан.
- Два, - поймав недоуменный взгляд парня, и не менее недоуменный взгляд дворецкого, Брэд пояснил. - Два стакана. Должны же мы с моим новым другом выпить за знакомство.
Пробормотав нечто непонятное, дворецкий удалился.
- Он случайно не чернокнижник? Никакого проклятья сейчас не насылал? - В глазах Кроуфорда плясали озорные чертики.
- Вот уж не знаю. Если у меня волосы еще не позеленели, значит, будем жить, - хмыкнул парень, машинально пригладив короткие белые пряди. - Это плюющееся желчью существо обещало перекрасить мои волосы в зеленый бесчетное количество раз.
- А что так? Он мечтает, чтобы его хозяйкой оказалась русалочка?
- Нет. Скорее чтобы некоторые выскочки заняли свое законное место в будке охраны, - чуть пожав плечами, парень сел на медвежью шкуру, небрежно раскинутую перед камином и с видом глубокой задумчивости уставился на огонь.
- Ваши стаканы, сэр, - в голосе вновь появившегося в комнате дворецкого звучал явный сарказм.
- Благодарю вас. Можете идти.
- Я хотел бы предупредить вас. Этот субъект... - дворецкий презрительно кивнул на незнакомца и хотел было продолжить свою обличительную речь, но наткнулся на горящий холодной яростью взгляд янтарных глаз и осекся, подавившись еще не сказанными словами.
- Повторяю в первый и последний раз. Вы можете идти. Я не нуждаюсь в ваших предупреждениях, - Брэд не имел ни малейшего желания продолжать разговор, поэтому развернулся к дворецкому спиной и сосредоточился на процессе разливания коньяка по стаканам.
- Надо же, действительно стаканы принес, - хмыкнул Кроуфорд, поморщившись от неприятного для слуха грохота захлопнувшейся двери. - Нервный он какой-то, дерганый. Может, ему отдых нужен? В специализированном заведении?
- Как ни странно, мистеру Такатори он нравится, - парень легко поднялся на ноги и потянулся, разрабатывая затекшие ноющие мышцы. - А вы, я так понимаю, Брэд Кроуфорд?
- Правльно понимаешь, - Брэд дружелюбно кивнул и, отставив в сторону коньяк, протянул руку новому знакомому. И не выкай мне пожалуйста. Если я и старше тебя, то ненамного. Просто Брэд.
- Ричард. Телохранитель Наги Наое, - на миг Брэду показалось, что имя своего подопечного парень произнес с затаенной нежностью, но в следующую секунду это заблуждение развеялось, сменившись ощущением крепкого мужского рукопожатия.
- Наги — друг Мамору Такатори, сына Рейдзи Такатори, - поспешил добавить Ричард, как только стало понятно, что Брэд находитя в легком недоумении по поводу личности этого самого Наги.
- Значит, у меня есть сводный брат? И сколько лет этому Мамору?
- Шестнадцать. Столько же и Наги. Они одноклассники, - Ричард чуть улыбнулся, принимая стакан с коньяком, и медленно отпил несколько глотков, наслаждаясь вкусом напитка.
- А тебе?
- Двадцать.
- В такие годы — и уже телохранитель! Спецподготовка?
- Почти, - злобная ухмылка, лишь на секунду появившаяся на лице Ричарда, была странно похожа на звериный оскал. - Ирак.
Парень повернулся, встав лицом к лицу с собеседником, и Брэд запоздало осознал, что за все время их нахождения в одной комнате телохранитель ни разу не показывал ему левую часть своего лица, профессионально избегая особо освещенных мест комнаты и особо опасных углов зрения, под которыми Брэд все же мог разглядеть тщательно скрываемую часть лица. А там действительно было что скрывать. Извиваясь уродливой ядовитой змеей, всю левую сторону лица пересекал страшный бугристый шрам — явный свидетель кровопролитных и жестоких боев. Начинающийся в районе подбородка, он шел вверх по щеке, скрывался под черной повязкой, заменяющей потерянный в боях глаз, и появлялся вновь, чтобы окончательно затеряться в густых белых прядях над виском.
- Осколок? - рискнул предположить Брэд.
- Да. Нужно отдать должное местным жителям — они умеют мастерить отличные осколочные гранаты. По сравнению с моими товарищами по отряду, лежащими сейчас в земле, мне еще сказочно повезло.
Где-то в глубине мрачного дома прозвучал звонок колокольчика, разорвавший гнетущую тишину комнат и коридоров.
- Ужин, - меланхолично отметил Ричард. - Идем?
Отставив в сторону пустой стакан, Брэд кивнул и последовал за вышедшим в коридор телохранителем.
- Ричард, подожди нас, - по резной мраморной лестнице спускались два подростка, все это время, очевидно, находившиеся в одной из комнат второго этажа. Внезапно мальчик, шедший первым, резко остановился, увидев Брэда, и обернулся к своему спутнику:
- Мамору, кто это?
Товарищ лишь скорчил капризную мину и, пожав плечами, в несколько прыжков преодолел оставшиеся ступени, оказавшись рядом с юношей:
- Ты кто?
- Брэд Кроуфорд, - усмехнулся Брэд. - Сын твоей мачехи и, следовательно, твой сводный брат.
- Понятно, - очевидно посчитав, что информации более чем достаточно, блондин оценивающе раздел Брэда кажущимися на первый взгляд наивными голубыми глазами и со скучающим видом обернулся к однокласснику:
- Пошли, что ли?
- Да подожди ты! - буркнул тот, внимательно, но деликатно разглядывая незнакомца. - Наги Наое, приятно познакомиться.
- Брэд Кроуфорд. Взаимно, - он ответил на рукопожатие, удивившись силе сжавших его руку тонких, практически женских пальцев.
- Наги! - в голосе Мамору явственно слышалось раздражение. - Идем уже! Чего ты здесь застрял?
- Не забывайся. Я тебе не собака, - процедил мальчик. - Ты меня утомил своими истериками. Будь добр, впредь избавь меня от своих капризов. Я искренне сочувствую людям, имевшим несчастье стать твоими родственниками.
Блондин притих, обиженно шмыгая носом, но не имея ни малейшего желания идти в столовую без одноклассника.
- Ты еще с ним намучаешься, - доверительно сообщил Наги стоящему рядом Брэду.
- Это я уже понял, - кивнул тот, тщетно пытаясь сдержать приступы смеха, неизменно возникавшие при одном только взгляде на вытянувшееся от обиды лицо Мамору.
- А тебя вообще никто не спрашивает! - настроение блондина претерпело резкий перепад, мгновенно вылившийся в злобную истерику. - Да кто ты вообще такой?! Что, думаешь, раз твоя мамаша за моего отца вышла, тебе все можно?! - голос Мамору сорвался на визг. - Ошибаешься! Ты здесь никто!
- Мамору! - голос Наги прозвучал практически угрожающе в установившейся на время тишине.
- Да ладно, пусть продолжает, - холодно усмехнулся Брэд. - Девочке нужно выговориться. Что ж я, изверг, что ли, всю эту желчь в нем силой удерживать?
- Де-де-девочке?! Выговориться?! - Мамору опасно побледнел, с шумом вдыхая и выдыхая воздух, при всем при этом так комично шевеля раздувающимися ноздрями, что Кроуфорд не выдержал и рассмеялся во весь голос:
- Конечно, девочке! Ну не мальчику же, с твоими то истериками!
- Да как ты смеешь! Да тебе заткнуться надо и забиться в угол, радуясь, что тебя в такую семью приняли! Думаешь, мать твоя ноги расставила и все, твоя дальнейшая жизнь устроена?! Да мой отец быстро эту шлюху на помойку выкинет, там ей самое место!
В следущую секунду юный Такатори полетел на пол, сраженный размашистым ударом кулака, со свистом рассекшего воздух и с каким-то противным чавканьем врезавшегося в его лицо:
- Знай, на кого тявкаешь, шавка! Меня можешь сколько угодно поносить, но мать мою не трогай, - Брэд с презрением оглядел распластавшегося на полу Мамору. Блондин шмыгал разбитым носом, размазывая кровь по лицу. - Только попробуй хоть раз ее имя своим грязным языком произнести.
Ричард, до этого молча стоявший в стороне, покачал головой и, вздохнув, присел рядом с подростком, протягивая ему носовой платок:
- Держи. Лицо вытри. А по-хорошему, тебе нужно умыться, - видя, что Мамору медлит, парень вложил платок в его ладонь. - Бери, не бойся. Он чистый.
- Да пошел ты! - сравнительно быстро оправившийся от шока блондин с отвращением откинул в сторону платок, ударив Ричарда по руке. - В помощи прислуги не нуждаюсь.
- А тебе помощь никто и не предлагал, - холодно заметил Наги, положив руку на плечо все еще сидящему на корточках телохранитнлю. - Едем домой. Видишь, нам ясно дали понять, что в наших услугах не нуждаются.
Ричард встал, неохотно кивнул и направился к выходу. Даже невооруженным взглядом было заметно, как ему не нравится все произошедшее.
- Мамору, мы уходим. Надеюсь, завтра в школе нам удастся спокойно поговорить и обсудить твое нелепое поведение, - Наги помедлил, мучительно раздумывая над чем-то, затем порылся в карманах изрядно помятой школьной формы, и, по прошествии минуты наконец выудил скомканный носовой платок. - Его платок не взял, так хотя бы мой возьми.
Поразмыслив, блондин поднялся с пола и, пробурчав нечто, смутно напоминающее «спасибо», убежал наверх, не забыв, однако, прихватить предложенный ему платок. Брэд устало вздохнул, поняв, что не все в его новой жизни будет так гладко, как живописал ему отчим:
- Он всегда.... такой? - так и не подобрав более удачной характеристики младшему братцу, спросил подростка Кроуфорд.
- Ну не то чтобы всегда, но периодически, - хмыкнул Наги, рассеянно провожая взглядом одноклассника.
- Ясно. Спокойной жизни мне не видать, как своих ушей, - подвел итог разговору Брэд.
- Да, кстати... - встрепенулся Наги. - Ты жить здесь собираешься?
- Нет уж, увольте, - замотал головой Брэд. - Ни за что. Мне отчим квартиру купил, я там обоснуюсь. А сюда вообще хотел лишь ненадолго забежать, поздороваться и сказать, что приехал.
- Квартиру купил?! Неслабо! - удивленно присвистнул подросток. - Он даже Мамору не расщедрился, а он, между прочим, его сын... Слушай, так ты скажи адрес, мы тебя довезем. Нам не сложно, да и время еще есть. Правда, Ричард?
Телохранитель кивнул, молчаливо протягивая подопечному его верхнюю одежду. Небрежно накинув на плечи пальто и быстро засунув шарф и шапку в школьную сумку, Наги рванулся к выходу, но был остановлен и возвращен в холл.
- Шапка и шарф, - тихо, но многозначительно напомнил Ричард.
- Ну зачем?! Все равно в машине поедем! - возмутился несправедливости Наги.
- А до машины еще дойти надо. И будь добр, застегни пальто.
- Не буду! - заупрямился подросток. - Сам, значит, в куртке кожаной ходишь, а мне до машины без шапки нельзя?!
Ричард пожал плечами и, ловко выудив из сумки бедное шерстяное изделие, нахлобучил его на голову Наги, попутно обмотав вокруг шеи подростка шарф.
- Пальто сам застегнешь или помочь?
Брэд фыркнул, весело наблюдая за изрядно смущённым, ворчащим и бурчащим Наги, все же застегивающим пуговицы пальто.
- Доволен?! - подросток продемонстрировал результат своей работы, недовольно взглянув на телохранителя из-под вечно падающей на глаза длинной челки.
Ричард лишь улыбнулся, потрепав подопечного по голове:
- Ну вот и славно. Брэд, ты с нами? Где твой плащ?
- «Уши» забрали, - хмыкнул юноша, зябко поежившись в предвкушении холодного ветра и мокрого снега, которые ему, очевидно, придется выдержать даже без такого ненадежного прикрытия, как тонкий плащ. - Да даже если я его сейчас заберу, одевать эту мокрую тряпку не имеет никакого смысла.
Ричард придирчиво оглядел тонкие, фигурно протертые на особо интересных местах синие джинсы, и легкую шелковую рубашку, застегивающуюся лишь до середины груди, и сделал неутешительный вывод:
- Околеешь.
- Спасибо, утешил, - фыркнул до сих пор не потерявший чувства юмора Брэд. - Кто ж знал, что у вас зимы настолько холодные!
Немного подумав, охранник стянул с себя куртку, оставшись в теплом черном свитере.
- Держи. В машине отдашь.
И, не слушая протестующих возгласов Наги и Брэда, вышел на улицу, не оставляя спутникам иного выхода, как последовать за ним.

---

амвишка

[Akane Sensei]

мое творчество
про Фудзимиевское семейство



если вдруг, кто то захочет в нормальном формате...пишите)

---

*_*

[mrK]

Стырил пикчу отсюда Яойщик, нашла miledi_J

@темы: пикча, Развлечения

---

[Next LVL]

One more Fujimiya -_- by ~Seguchi-sama on deviantART

Сообщество еще живо?

---

Почеркулинко

[Next LVL]

В процессе сканирования готовых работ нашлось вот такое скетчевое..



Мой любимый тип Лана, с черными крылышками

---

[~~~Dust]

Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею;
пусть он выпьет и не вспомнит больше о своем страдании.

---

Всем Привет!

[Kanashimi-san]

(Прошу прощения за такую нагнлость... Знаю, что Поэзия не самый любимый раздел в Вайс, но очень хотелось выразить благодарность автору Фанфика "ESC")
«Твой Раб»

Еще вчера я был собой,
Сегодня я совсем другом,
Ты, своей властною рукой,
Забрал мой сон, забрал покой.
Я раб, с поникшей головой,
Я ниц упал перед тобой,
А ты – хозяин, Мастер мой,
Я плакал – сердцем и душой.
Ты наслаждался моим адом,
Я не молил тебя: «Не надо!»
Я сам не знал – за что люблю
Твою надменность, боль свою…
Ты сжег в огне мои мечты,
От той любви и теплоты
Уж не осталось и следа,
Я кукла, - твой я навсегда.
Ты это знал, меня терзал
И изощренно унижал,
Смиренно я терпел и ждал,
Ты крепко жизнь мою держал.
Потом ты приказал: «Умри!»
И сердце замерло в груди.
Я тихо прошептал «люблю!»
И умер, - жизнь прервав свою.
Ты посмотрел на хладный труп,
«Прости!» сорвАлось с твоих губ.

@темы: стихи. мое

---

арт с Фарфарелло

[forgotten werl]

Farfarello v4 by ~WeRLy on deviantART
вот Фарфи нарисовала. Но все делалось быстро, на полноценный рисунок, конечно, не тянет == но я и не претендую))))

---

AnimeHit

[Next LVL]

Прошу простить за рекламу.. Можете удалить, но пусть она повисит хотя бы пару дней?

В Москве открылся новый магазин АнимеХит - аниме диски, фигурки, сувениры, всяческая атрибутика - от сумок и значков до зонтиков, брелков и подушек, манга, постеры..... Всего не перечесть, приходите сами - увидите))
Ждем вас в Савеловском торговом комплексе (метро Савеловская), павильон Л-176/177, с 10-00 до 20-00 без выходных.
Сайт магазина:


мы вконтакте

Магазинчику нет еще месяца, новый и пока малоизвестный, но у нас в планах догнать и опередить в популярности Аниме-Рай))))) Помогите нам в этом, расскажите друзьям)))

---

Шульдих

[forgotten werl]

Schuldig v3 by ~WeRLy on deviantART
может понравится. пробую новый планшет)

---

Manga-zin.net - манга и аниме товары для девушек(яой, седзе)!

[Marsella]

Приносим извинения за небольшую рекламку.
Если данная реклама нарушает правила сообщества, пожалуйста, удалите это сообщение.

~ cамый большой выбор манги, артбуков, додзинси, журналов, антологий и прочей печатной аниме-продукции для девушек (седзе, яой). (есть артбуки по Вайсам!)
~ j-rock, аниме-товары, аксессуары, мерчандайз, редкие фигурки.
~ yaoi friendly
~ поиск любых аниме товаров и печатной продукции (редких в том числе) по запросу.
~ многообразие способов доставки и оплаты.
~ дружественный сервис.
~ система скидок.
~ подарки и акции.
~ оперативное выполнение заказов.
~ частое пополнение каталога товаров.

Наш сайт: manga-zin.net
Наша почта: [email protected]

Заходите! Будем рады!
Любые вопросы и пожелания принимаются на почту.